силах подняться на ноги.
Оранжевый „туман“ уже вплотную подходил к противоположному берегу.
Наконец, Холодов оклемался и выпрямился, отплевываясь и ежась от холода.
— А теперь, Дмитрий Андреевич, — сказал я, — как уж повезет. Бежать надо, что есть мочи. Я не знаю, что у него на уме, но нам больше ничего не остается. Понятно?
— Понятно… — подавленно ответил Холодов, шмыгая носом. — А если он того… стрелять начнет?
— Не думаю, — неуверенно сказал я. — Даже, если и начнет… Вряд ли, он великий снайпер. Ну, если что, падайте на землю, что ли… За дерево спрячьтесь, в конце концов!
— Хорошо, — пробормотал он, потупясь.
— Тогда вперед, — приказал я.
И мы побежали. Пока мы возились на речке, Березин успел хорошо от нас оторваться. Мы мчались по лесу и не видели его впереди. Позиции его были более выгодные, и при желании он мог бы элементарно подстрелить нас из засады как кроликов. Но не думаю, что он этого хотел. Скорее всего, им тогда руководил обыкновенный страх. Банальное желание выжить… На пути к поляне с вертолетом пришлось здорово загнуть маршрут влево, но скорость наша была уже значительно выше, чем у „тумана“, и мы должны были добраться до поляны раньше его. И мы почти добрались до нее, до этой желанной поляны. Она уже виднелась впереди, в каких-нибудь сотне метров, как вдруг Березин дал о себе знать.
— Ну-ка, стоять!.. — донесся до нас его возглас.
Мы осторожно сбавили темп, перешли на шаг и стали оглядываться. Березина не было видно — очевидно, он кричал из укрытия.
— Я сказал: остановиться! — рявкнул невидимый Березин. — Больше не предупреждаю!
Я сделал Холодову знак рукой, и мы стали передвигаться, пригнувшись к земле.
Тогда Березин открыл огонь. Я не верю, что он стрелял в нас. Скорее всего, он просто палил в воздух, над головами, чтобы напугать и остановить нас. Так или иначе, ему это удалось, потому что в тот момент, когда грянул первый выстрел, у нас не было возможности трезво поразмыслить. Мы упали в траву. Холодов даже закрыл зачем-то руками голову. Березин выстрелил три или четыре раза, и надо сказать, это возымело свое действие. Одна из пуль попала в дерево прямо над нами, сверху и на нас посыпалась кора. Мы лежали, распластавшись, и не поднимали голов. Выстрелы прекратились, но какое-то время мы продолжали лежать неподвижно, напряженно вслушиваясь в тишину. Я услышал, как хрустнули ветки в отдалении, со стороны поляны. Теперь дорога была каждая секунда. Я вскочил и рванулся изо всех сил. Даже если бы Березин стал в этот момент стрелять, я бы уже не остановился. Но стрелять он не стал. Потому что был уже внутри машины, и двигатель вертолета уже работал. И я не успел. Совсем немного не успел.
Когда я выбежал на поляну, вертолет, рокоча, оторвался от земли, поднялся над деревьями и, мелькнув на мгновение на фоне вечернего сереющего неба, исчез из виду.
С минуту я стоял, закинув вверх голову. Ну, вот, пожалуй и все, с каким-то полным безразличием подумал я. Убрав пистолет в кобуру, я сначала сел на траву, а потом повалился на спину.
Вверху было небо, покрытое серыми пятнами облаков, стояла тишина, удары сердца в груди постепенно смолкали и становились реже. Ничего больше не хотелось. Какая-то странная апатия вдруг овладела мною. Рядом возник Холодов с перепачканным лицом. Рукав его плаща оказался надорван. Он в полнейшем молчании сел рядом, вытирая от земли ладони, и стал стаскивать с себя мокрый плащ. Признаться честно, я думал, что он впадет в панику, начнет ныть и причитать или еще что-нибудь в таком духе. Но этого не произошло. Холодов держался на удивление спокойно, хотя лицо его и имело довольно унылое выражение. Некоторое время мы молчали, затем я вытащил из сумки карту и стал ее изучать. Перспективы у нас были, надо сказать, безрадостные. Чтобы не позволять „туману“ приближаться к нам, мы должны были двигаться практически в одном направлении: по радиусу от центра его возникновения. Если, конечно, исходить из предположения, что „туман“ расширяется равномерно во все стороны. Но других-то предположений все равно не было. Судя по карте, если двигаться в том направлении, в котором нас гнал „туман“, через несколько часов мы должны были выйти к болотам. Сам я в районе этих болот не был ни разу, хоть и охотник, но если верить рассказам тех, кто там ходил, места были довольно гиблые. Немного успокаивало то, что болотистая местность периодически перемежалась с лесной — это означало, что можно будет делать нормальные остановки для отдыха. Сколько придется идти до ближайших населенных пунктов глухих деревенек — сказать было очень трудно. Два дня, три, неделю?.. Не стоило тогда даже про это загадывать. Просто у нас не было никакого другого выбора, и в некоторой степени это облегчало нам задачу.
Я изложил ситуацию Холодову. Он выслушал молча, ежась от холода и с каким-то угрюмым безразличием, только в конце устало поинтересовался:
— А искать нас не станут?
— Если смотреть правде в глаза… — ответил я. — На это лучше не рассчитывать, Дмитрий Андреевич. Трудно сказать, что у Березина на уме, но, по всей видимости, он явно не заинтересован в том, чтобы нас нашли. Поэтому, я думаю, он что-нибудь насочиняет при первой же связи с землей.
— Да, — кивнул Холодов, соглашаясь. — Пожалуй, ему больше ничего не остается.
— Придется рассчитывать только на свои силы, — сказал я. — Значит так. Сейчас идем очень интенсивно. Чтобы оторваться от „тумана“ как можно дальше до наступления темноты. Если удастся поспать, то совсем немного. Может быть, по очереди… Понимаете? Дмитрий Андреевич, у меня просьба к вам. Вы только не отчаивайтесь раньше времени. Хорошо?
Он ничего не ответил, лишь пошмыгал носом. Я сложил карту и убрал ее обратно. Мы посидели еще немного, затем отжали из одежды ту, что поддалась отжиманию, и двинулись в путь. Времени тогда было, кажется, около четырех часов.
К болотам мы вышли гораздо раньше, чем я ожидал. Где-то часа через два после интенсивной, изматывающей ходьбы. Мы просохли за это время, но устали зверски. О голоде я уже не говорю, благо что по пути попадались ручьи, из которых мы пили. Мы практически ни о чем не говорили по дороге — было совсем не до этого. Да говорить-то особо было не о чем. Только иногда мы оглядывались назад, туда, где по пятам за нами полз оранжевый „туман“. С течением времени мы все же стали удаляться от этой твари. Это немного радовало. „Туман“ отставал, хотя и медленно. Поначалу мы могли контролировать этот процесс, наблюдая, как он потихоньку становится все дальше и дальше. Потом расстояние стало настолько велико, что он просто исчез из виду. Но он шел за нами, он продолжал монотонно преследовать нас, и расслабляться нельзя было ни на минуту. Впереди неминуемо предстояла ночевка, и я понимал, что тогда весь наш выигрыш в расстоянии исчезнет. Поэтому я позволил нам сделать первую остановку, только когда мы выбрались к первой болотистой преграде. Там вдали, за болотами, снова виднелся лес. Это несколько утешало, но я знал, что это болото только первое из тех, через которые нам предстоит пройти.
Я помню, перед тем броском мы отдыхали под деревом, на одной из опушек, с которой открывался унылый вид на топи. Я полулежал и в очередной раз с компасом в руке разглядывал карту. Холодов сидел, прислонившись спиной к дереву и вытянув перед собой длинные ноги. Лицо его было бледно и измучено. Глядя с какой-то смертельной тоской на простирающуюся в нескольких десятках метров черно-бурую зловещую равнину, он вдруг заговорил. Я даже сперва не сразу понял, ко мне ли он обращается, или же разговаривает сам с собой. Скорее всего, это напоминало размышление вслух. Не помню, что именно он бормотал тогда. Что-то о том, что все так и должно было быть. Это и должно было случиться, говорил он, и ничего не происходит просто так. Обрадовались, значит, сунулись, а нам по мордам. По соплям, по сопатке… Как неразумных детей взяли, да мордой — в дерьмо. И правильно, видимо. Нечего соваться, куда не следует… Как же так, удивился я тогда. Это вы говорите, Дмитрий Андреевич? Ведь вы, должно быть, ученый. Я, конечно, к науке отношения не имею, но тоже, вроде, понимаю. Такая уж видно у вашего брата судьба, значит… У нашего — да, согласился он. А у вашего? У нашего-то брата на роду написано мордой в дерьмо тыкаться, а вы-то, спрашивается, тут при чем? Вам за что такие радости?.. А вы ее еще и защищаете, эту науку. Странно, Иван Константинович, вы ж ее ненавидеть должны… Не понравились мне его слова. Я ему сказал, что ни в чем его не обвиняю, и не собираюсь в дальнейшем этого делать. И давайте, говорю, не будем об этом. Никто в случившемся не виноват, просто нам не повезло. Холодов лишь криво усмехнулся. Не повезло, повторил он очень странным тоном, приподняв бесцветные брови. А что такое тогда есть везение? Получить нулевой результат и остаться при этом живым и невредимым? Это, да? В
