– Mille tonnerres![24] Что, по-другому тут не знают, что ли, только как по-мадьярски? – неправильно, с заметным иностранным акцентом спросил пришелец.
– Нет.
– Плохо. Вы корчмарь, значит?
– Корчмарь. А вы кто? Откуда? Где проживать изволите?
– Землю здесь имею, проживаю в Париже. Куда черти занесли. И дальше бы занесли, да грязь не пустила. Ну, дайте, значит, мне – comment s'appelle cela?[25] Он запнулся, подыскивая слово.
– Что вам дать?
– Comment s'appelle cela? Ну, как это, как зовут?…
– Меня?… Петер Буш.
– Diable![26] Не вас, а то, что мне нужно.
– А что же вам нужно?
– Ну вот, что телегу везет; четыре ноги, кнутом погонять.
– Лошадь?
– Pas donc;[27] иначе как-то называется.
– Форшпан? Подстава?
– Да-да, подставу! Подставу нужно мне, только сию же минуту.
– Никак невозможно, сударь, лошади все в поле пасутся.
– C'est triste.[28] Тогда здесь останемся. Tant mieux,[29] меня это не женирует,[30] в Египте и Марокко я в премизерабельных лачугах ночевал; это даже забавно! Воображу, будто к бедуинам попал; а это там Нил разлился, а те зверюшки, что в воде квакают, comment s'appelle cela? – лягушки, да, – это нильские аллигаторы; а вся эта непрезентабельная местность, сторона… Какой здесь departement?[31]
– Не апартамент, сударь, а простая корчма это, корчма у плотины.
– Fripon![32] Я не про эту дамбу спрашиваю, где застрял, а про все; вся эта округа – как она зовется?
– Округа?… Комитат Саболч.
– Саболч?… Саболч. C'est, parce que[33] в сабо здесь, значит, в деревянных башмаках все ходят? Ха-ха-ха! C'est une plaisanterie,[34] удачный вышел каламбур; вы не находите?
– Не знаю; только так уж он прозывается – по имени древнего одного вождя, который мадьяр из Азии вывел.
– Ah, c'est beau![35] Как мило. Добрые мадьяры еще предков своих помнят, свои департаменты по их именам называют. Как это трогательно!
– А вы-то сами какой страны, какой нации будете, дозвольте узнать?
– Я не из этих краев. Bon Dieux![36] Жить здесь – вот фатальный жребий. По уши в грязи, с одними аистами…
Петер Буш, решив, видно, что пускай в таком разе и остается с одними аистами, поворотился и пошел к себе на кухню.
– Ну, ну, не уходите же с этой свечой, signore contadino![37] – крикнул вслед ему иностранец.
– Осмелюсь доложить: благородное мое имя Буш Петер, и другого мне не надобно.
– Ах, ох, ах, monsignore Bouche,[38] вы, значит, дворянского звания; это ничего; вот Иоанн Стюарт даже королевского рода был, а тоже кончил кабатчиком. Ну, раз уж придется здесь оставаться, скажите хотя бы, вино-то у вас хорошее? А дочка как, красивая, hein?[39]
– Вино плохое, служанка – страшна, как смертный грех.
– Страшная! Ah, c'est piquant![40] Не огорчайтесь, тем лучше. Для джентльмена это разницы не составляет. Вчера – элегантная дама, сегодня – Золушка; одна – прекрасна, как богиня, другая – уродливей ведьмы из «Макбета»; там – духами, а здесь луком пахнет; c'est lа meme chose![41] Не важно; это разнообразит жизнь.
Такой разговор явно не по вкусу пришелся Петеру Бушу.
– Вы, сударь, спросили бы лучше, где ночевать-то будете, вот что хотел бы я знать.
– Ah ca;[42] любопытно. Что же, у вас нет комнаты для гостей?
– Есть одна, да уже занята.
– C'est rien.[43] Поделимся. Если там мужчина, ему нужды нет женироваться передо мной; а дама… tant pis pour elle, – тем хуже для нее.
– Так, да не совсем. В комнате той – барин Янчи, вот оно что.
– Qu'est-ce que cela?[44] Какой еще, к черту, барин Янчи?
– Да уж такой. Не изволили слышать разве про барина Янчи?
– Ах, c'est fort, это уж слишком. Неужто здесь нравы такие патриархальные, что вместо фамилий все друг друга зовут по именам? Eh bien,[45] что же тут такого, если это барин Янчи? Пойду и скажу ему, что хочу с ним переночевать. Я как джентльмен не могу получить реприманд.[46]
– Вот и славно, – ответствовал Петер Буш и, без дальних слов задув свечу, предоставил незнакомцу самому разыскивать дверь в комнату, куда тот хотел попасть.
Темень была глаз коли, но доносившиеся удалые выкрики и веселое пенье безошибочно привели гостя к горнице загадочного постояльца. Покамест мы узнали только, что зовут его «барин Янчи», но вскоре выяснится – и почему.
А там, за дверью, потеха перешла уже в шальное беснованье. Гайдуки за ножки подхватили стол с лежащим на нем шутом и носили по кругу, протяжно завывая во всю мочь. За ними, облачась в скатерть, как в ризе, выступал поэт, невпопад приборматывая что-то хромым александрийским стихом. А барин Янчи на скрипке – ее повсюду возили за ним – безостановочно наяривал чардаш, такими затейливыми фиоритурами разукрашивая его, любому цыгану под стать. Обе же девушки под эту музыку по его приказу танцевали перед ним с двумя гайдуками.
Шутовская эта похоронная процессия, кружащиеся вперемешку пары, барин со скрипкой, бубнящий вирши поэт, пенье и музыка, пьяный гомон и гогот – все слилось в такой пестрый, оглушительный кавардак, что и представить невозможно.
В этот момент как раз и вошел незнакомец. Двери никто не сторожил, и заметили его, когда он уже заговорил.
– Добрый вечер, любезные дамы и господа, мое вам нижайшее почтение.
Какой гам ни стоял, но при появлении постороннего, который поздоровался со всей возможной приятностью, компания на полуслове так и замерла с разинутыми ртами.
Замешательство было полное. Барин Янчи смычок даже выронил. Хотя и не привык он стесняться в своих забавах, любил распоясаться, разойтись вовсю, но только не перед чужими. Впрочем, пришелец тут же был принят как свой. Удивленный внезапно воцарившейся тишиной, шут поднял голову, увидел похоже одетого кавалера и, позабыв, что умер, прямо со смертного одра кинулся ему на шею.
– Добро пожаловать, кум, приятель, друг мой дорогой! – целуя его, приговаривал он.
Снова грянул смех, вызванный нелепой этой встречей.
– Ah, ce drole de[47] цыган! – воскликнул, пытаясь высвободиться, незнакомец. – Не целуй же меня, перестань.
И, вытирая лицо платком, отвесил поклон разряженному обществу.
– Не затрудняйтесь мною, любезные дамы и господа; прошу вас, продолжайте. Не в моем вкусе мешать увеселениям, я в любой компании умею prendre son air,[48] как истый джентльмен. Честь имею представиться почтенному обществу: Абеллино Карпати.
И, развалясь с элегантной небрежностью на раскладном стуле, он закинул ногу с огромной шпорой на ногу и принялся посвистывать в свою свистульку.
