покупать. Тем не менее, юный Абд-аль-Малик, повешенный в роще падуба у стен Беникассима, был его сыном — и сыном от Таруб, любимой наложницы.
— Объяснись, о Абу-аль-Ариф, — спокойно сказал Аммар.
Охрану в саду несли вооруженные саифами и джамбиями «южане».
Тарик продолжал сидеть не шевелясь, устремив взгляд в какую-то точку за спиной Аммара.
Все присутствующие затаили дыхание, и слышны были лишь плеск воды в фонтане, треск факелов и голоса перекликающихся по своим хозяйственным делам рабов за стенами сада.
— Пусть Всевышний будет мне свидетелем — я служил тебе верой и правдой, о мой повелитель, и не жалел жизни, защищая твоего отца и тебя в дальних походах и жестоких битвах, — мрачно проговорил Омар. — Твоя жизнь и твоя честь были мне дороже моей жизни и чести, и жизни и чести моих сыновей. А ведь мой род, также как и твой, род Аббаса, происходит от Али: наши праотцы были сыновьями посланца — Аббас от Сабихи, а Умейа — от Зейнаб! Вот почему сейчас я не могу исполнить твой приказ, о мой халиф! Я оскорблен, и вместе со мной оскорблен весь род Умейа. Я говорю за себя, раз остальные предпочитают трусливо прятать лица за рукавами! — возвысил голос глава Умейадов, оглядывая остальных вождей кланов.
Те уже начинали переглядываться, кивать и поглаживать ладонями сделанные из рога носорога рукояти джамбий. Меж тем, Омар ибн-Имран поднял правую ладонь и воскликнул:
— Да простит меня Всевышний, о мой повелитель, но я не стерплю позора и засвидетельствую перед этим собранием: ты поступил опрометчиво и неразумно! Ты отвернулся от своих преданнейших слуг! — Омар гордо обвел глазами лица сидевших в маджлисе.
Люди кивали и облегченно вздыхали: ну наконец-то нужные слова сказаны — сейчас все встанет на свои места. И глава Умейадов крикнул:
— Я не потерплю, чтобы мою судьбу и судьбу лучших из лучших воинов Аш-Шарийа решал бледномордый чужак-самийа, безродный раб, купленный за деньги!
Маджлис взорвался криками, и в следующее мгновение Аммар увидел, как черная накидка бегущего Тарика мелькнула над столиками и подушками. Моргнув еще раз, Аммар увидел высокий силуэт над сидящим Омаром ибн Имраном. Тарик сгорбился, в его руках свистнул и сверкнул меч, отрубленная голова Умейа, взмахнув пером на чалме, подлетела в воздух и упала наземь. Из перерубленной шеи еще сидевшего тела ударил фонтан крови, обильно заливая одежду сидевших вокруг Умейадов, посуду и скатерти.
Не обращая внимания на крики ужаса и женский визг, Тарик нагнулся, сдернул чалму с головы Омара и поднял ее за рассыпавшиеся длинные седые волосы. Аккуратно переступая через опрокинутые столы и посуду, нерегиль пошел обратно, неспешно шагая мимо оцепеневших от ужаса людей. Голова Омара покачивалась в одной руке, обнаженный окровавленный меч длинно посверкивал в другой. Сидевшие вдоль кромки пруда-блюда вскрикивали и с ужасом отворачивались, когда мимо их глаз проплывало разинувшее рот, перекошенное лицо Умейа.
Дойдя до своего места перед Аммаром, Тарик развернулся лицом к собранию и сказал:
— Почтеннейшие! Как командующий армией Аш-Шарийа, я могу только приветствовать смелость и отвагу, проявляющиеся в том числе и в том, чтобы открыто выражать свое несогласие с моими действиями и планами. Позвольте мне также заметить, что я совершенно нечувствителен к замечаниям по поводу моей внешности, происхождения или положения невольника при этом дворе. Я могу заверить вас в том, что подобные мнения и комментарии никогда не станут причиной моего неудовольствия или гнева. Тем не менее, я должен вас предупредить: тому, кто подвергнет сомнению дарованную мне повелителем верующих власть над армией халифата, я отрублю голову. Так, как я сегодня отрубил ее вот этому ублюдку! — и самийа резко вздернул вверх руку с головой Омара.
Обведя взглядом маджлис, завороженно наблюдающий за отсветами пламени в остекляневших глазах главы знатнейшего и могущественнейшего клана Аш-Шарийа, Тарик опустил голову Омара.
И с нарастающей яростью проорал:
— Если кто-нибудь из присутствующих здесь зарвавшихся ублюдков, именующих себя 'древним родом', желает высказаться вслед за Умейа — пусть высказывается, потому что сейчас ему самое время сдохнуть! — нерегиль вскинул окровавленный меч.
Ответом ему стала гробовая тишина.
— Я думаю, что наши разногласия остались позади, — с леденящей улыбкой проговорил самийа и отпустил голову Омара.
С глухим стуком она упала на ковер. Взмахнув крест накрест мечом, Тарик стряхнул кровь с лезвия и медленно вложил клинок в ножны.
— А теперь я вынужден попросить у благородного собрания прощения: увы, я обделен поэтическим даром и не смогу принять участие в стихотворных поединках этого вечера. Поэтому я вынужден просить у моего повелителя разрешения покинуть пир — я слишком груб для утонченных забав аш-шаритов.
И самийа опустился перед Аммаром на колени и коснулся лбом ковра.
Аммар, спокойно оглядев забрызганные кровью цветы жасмина над безголовым трупом Омара ибн Имрана, милостиво улыбнулся и ответил:
— Иди, Тарик.
Наутро халиф приказал самийа явиться в пустой сад, в котором уже не осталось никаких следов вчерашнего пиршества — ни жемчужин, ни крови. На жасминовые кусты и траву рабы по приказу повелителя верующих всю ночь выливали ведро за ведром воду. Аммар не любил запаха крови.
— Как ты посмел?! Что ты себе думаешь, о сын шайтана, порождение пятнистой змеи, язычник, неверная собака!
Для верности Аммар еще и запустил в коленопреклоненного нерегиля абрикосом. Тарик его поймал быстрым кошачьим жестом.
— Они взбунтуются!.. — воскликнул наконец халиф и в изнеможении упал на подушки.
— Взбунтуются — накажешь, — невозмутимо пожал плечами самийа и надкусил абрикос.
— Ты знаешь, сколько их? Сколько у него сыновей? Племянников? А у этих сыновей и племенников их сыновей, двоюродных братьев и племянников? Это самый могущественный клан Аш-Шарийа!
— Значит, ты накажешь самый могущественный клан Аш-Шарийа, — нерегиль явно оставался безучастен к несущейся над его головой грозе.
— Тьфу на тебя, — мрачно выдохнул Аммар и добавил: — Вот ты, в случае чего, и отправишься их приводить к покорности.
— Как скажешь, — снова пожал плечами самийа. — Но я бы решал задачи в порядке поступления. Я знаю, что джунгары готовят к походу большую армию.
— 'Большую а-армию', — передразнил его Аммар. — Сто пятьдесят тысяч сабель — это, по-твоему, большая армия?! Это огромная армия!
— Откуда такие сведения? — поднял брови нерегиль.
Аммар прикусил было язык, а потом подумал, что смысла скрывать что бы то ни было от самийа нет:
— В Фейсалу пришел купеческий караван из хань. Купцы прибыли с пайцзами Эсен-хана, идут в Хорасан за шелком и тканями. Они и сказали.
— Аммар, — тихо сказал самийа. — Ты хочешь сказать, что по крупнейшему ашшаритскому городу на границе со степью сейчас разгуливают вражеские лазутчики и сеют панику среди населения?
— О нет, мой сумеречный друг, вы нас недооцениваете, — раздался от ворот сада веселый голос ибн Хальдуна — добродушный пухлый вазир уже поспешал к ним, переваливаясь на тонких ножках. — Никто уже нигде не разгуливает, все тихо сидят в тюрьме и быстро и внятно отвечают на вопросы моих дознавателей.
Отдуваясь и вздыхая, начальник тайной стражи опустился на колени перед своим халифом, отдал земной поклон, и приветственно кивнул Тарику. Кивнув в ответ, нерегиль сказал:
— Почтеннейший Исхак, сдается мне, что я знаю не все, что мне следует знать об этом деле.
— Ой, да? — всполошился старый вазир.
— Это какой-то странный караван — приходит из вражеской земли с подорожными врага и тут же начинает заниматься шпионажем в пользу врага, нимало не скрывая собственных целей. И это явно не первый караван — мальчишку-толмача тоже привез в Беникассим ханьский купец два года тому назад. И
