сдается мне, что дела у этого купца пошли неважно — или я ошибаюсь?
Ибн Хальдун и халиф многозначительно переглянулись. Тарик заметил это и добавил:
— И вот теперь джунгары налетают именно на Беникассим — и на Мерв. А в Мерв ханьский караван с ханской пайцзой, случайно, не заходил?
Вазир вздохнул и ответил:
— Ваша проницательность, мой сумеречный друг, делает вам честь. Я расскажу вам все по порядку.
И ибн Хальдун рассказал, что пять лет назад джунгары вторглись в Хорасан через Герирудскую долину — десятки фарсангов переходящих друг в друга оазисов у подножия хребтов Паропанисада, постепенно опадающим гребнем уходящих в Большую степь. Восточные отроги Паропанисад защищали Аш-Шарийа от степи словно бы воздвигнутой чудом Всевышнего стеной. Чем дальше к западу, тем более пологими становились горные склоны, и в виду веги Фейсалы скалы окончательно сменялись высокими холмами с каменистыми обрывами. А за Фейсалой протянулись обширные пустоши и заколдованные плоские скалы Мухсина — поросшего травой и редким кустарником плато, по которому всегда гулял странный поющий ветер. Если бы не Мухсин с его нехорошей славой места обитания джиннов, Хатиба, прижимающаяся к подножию Биналуда, была бы совершенно открыта степи с юга. Так же обстояли дела Беникассима и Мерва, раскрывавших объятия своих долин всякому, кто решился бы пройти через поющие скалы джиннов.
До последнего времени джунгары не решались форсировать пользующееся дурной славой плоскогорье. Они предпочитали прорываться через Герируд — после песков и глинистых почв тагры, поросших хилой травой, хармыком и бударганом, оазисы долины казались им земным раем. Они готовы были рисковать, мчась мимо укрепленных городов и крепостей, подобных Нисе, — но до сих пор джунгарские кони не смели топтать высокую траву Мухсина. Все изменилось в этом году — двадцать тысяч кочевников пришли к Мерву через плато.
Рассказав все это, ибн Хальдун утер платочком тонкого хорасанского хлопка пот со лба.
— Что случилось в Беникассиме два года назад? — резко спросил Тарик.
Вазир и халиф снова переглянулись. И Исхак ибн Хальдун неохотно ответил:
— Туда пришел ханьский караван. Очень богатый и очень большой. Мы еще удивились, почему он пришел туда, а не в Мерв. Но караванщики божились, что джинны отвели им глаза в скалах, и они насилу вышли в долину, высматривая на горизонте снежную вершину Толуй-бабы.
Тарик, неотрывно глядя на вазира, склонил голову — мол, я понял, продолжай.
— Караван вез все, чем богаты царства хань — серебро, ткани из верблюжьей шерсти, кречеты из Эдзина, бобровые и собольи шкуры. Ты должен знать, о Тарик, что ханьские купцы предпочитают делать огромный крюк и не идти через Большую степь — джунгары представляют для них нешуточную опасность…
— Представляли, — поправил вазира нерегиль. — Закон Эсэн-хана карает грабителей смертью. Теперь караваны могут идти через степь, и никто не тронет купца и пальцем.
Начальник тайной стражи с удивлением воззрился на самийа. Тот улыбнулся:
— Возможно, джунгар, с которым я имел неприятность беседовать, был хвастуном. Но он верил в то, что говорил, — для него это было правдой. Исхак, иногда очень полезно получать сведения из… экхм… первых рук.
— Хм, — лишь ответил вазир, с новым интересом оглядев как всегда невозмутимого самийа. И продолжил:
— Так вот, купцы предпочитают долгий кружной путь через Абер Тароги — аль-самийа взимают высокие пошлины за проход, но люди считают, что дело того стоит.
— Ну а этот караван бесстрашно прорвался через степь и колдовские скалы, — усмехнулся Тарик.
— Воистину так, — согласился ибн Хальдун. — И мои осведомители досмотрели вещи купцов — и обнаружили там пайцзы хана джунгар. Впрочем, купцы и не скрывали, что пользуются покровительством Великого кагана. С ними даже ехал его посол, который назвался Галданом сыном Отогчина.
— То есть это был не просто караван, — тихо сказал Тарик. — Это было посольство.
— Да, — кивнул ибн Хальдун. — И оно везло грамоту от хана джунгар, написанную ханьскими письменами. В ней этот дикарь обращался к халифу верующих… мягко говоря, в неподобающем тоне и в неподобающих выражениях.
— Что там было написано? — холодно осведомился Тарик.
— Что он считает меня своим самым дорогим сыном, — мрачно ответил Аммар. — И ожидает от меня сыновней покорности и присяги. Но что хочет при этом жить со мной в мире и поддерживать выгодную торговлю — после принесения присяги, естественно. Мне предлалось прибыть в его ставку не позднее следующего лета, пройти между двух огней и поклониться Великому Тенгри.
— Очень великодушно, — усмехнулся нерегиль. И тут же посерьезнел: — Что вы сделали с послом и караваном?
Ибн Хальдун вздохнул:
— Посла и часть купцов препроводили в Мерв. Там они предстали перед наместником, ныне покойным Инальчиком Кадыр-ханом. Слова посла привели его в возмущение, и он приказал повесить дикаря на стенах города, купцов стегать плетьми и возить по городским улицам извалянными в дегте и в перьях, а потом тоже повесить, а караван разграбить. С оставшимися в Беникассиме купцами поступили так же.
— Хорошо, что он покойный, — процедил Тарик. — За это воистину мудрое решение наместника следовало бы самого повесить на стенах города.
— Остынь, самийа, — мрачно осадил нерегиля Аммар. — Ты мало людей вздернул на сук? Выпей стакан крови, если тебе так неймется.
— На совести этого Инальчик-хана — семьдесят тысяч жизней, — тихим страшным голосом ответил Тарик. — Убийство посла и купцов открыло армии джунгар путь в долину Мерва через Мухсин. Силат сказали, что кочевникам пропели дорогу на крови.
— Что это значит? — рявкнул Аммар.
— Что мне нужно срочно послать голубя в Фейсалу, — побледнел сказал ибн Хальдун. — Пока там не произошло то же самое, что в Мерве.
Когда отряд ханаттани влетел на большую площадь у Ибрагимовых ворот, на которой жители шахристана Фейсалы обычно собирались для общей молитвы — и на которой не в пятничный день обычно вершилось правосудие, — стало понятно, что и голуби, и гонцы опоздали.
На каменном помосте в центре площади в этот день стояла высокая виселица. В петлях под прочной карагачовой перекладиной висело пятеро человек. Четверо в длинных халатах стеганого шелка, с выбритыми лбами и черными косичками, — ханьцы. Пятый был одет в кафтан из грубой ткани, отороченной мехом, и кожаные штаны, — посол Эсен-хана. По тому, как высоко болтались его босые ноги, становилось понятно, что ростом он при жизни был гораздо ниже, чем составившие ему компанию купцы. Ступни и щиколотки кочевника почернели от огня и до сих пор сочились кровью — его пытали перед смертью.
Тарик, увидев тела на виселице, охнул и скрючился в седле потного, роняющего клочья пены изо рта, коня. Тяжело дыша, самийа медленно провел рукавом джуббы по серо-желтому от пыли лицу и размотал платок, защищавший нос и губы от мелкой взвеси, еще не улегшейся за ними на подъездной дороге и улицах.
— Что теперь делать, сейид? — вороной Саида храпел и мотал вверх-вниз головой, пытаясь успокоиться после быстрой скачки.
— Отправляйтесь в цитадель и ждите повелителя, — бесцветным голосом отозвался самийа и устало махнул в сторону аль-касра на соседнем холме.
Нерегиль тронул коня и, мотаясь в седле и не поднимая головы, медленно поехал к воротам Ибрагима. Саид не решился спросить господина Ястреба, куда тот направляется. Впрочем, выехав вслед за самийа на опоясывающую стены шахристана широкую улицу рабата, Саид понял, что Тарик скорее всего поехал прочь из города — на юг. Благословенная Вега Фейсалы лежала с другой стороны, к северу от холмов. С востока к городу подступала плывущая вершинами в облаках горная гряда — Паропанисад. А к скалам Мухсина и степи Фейсала обращала неприступные, сложенные из цельных каменных глыб укрепления. Ложбина между парными холмами, на которых высились башни цитадели и шахристана, была вся застроена глинобитными
