Из-за ближайшей колонны-памятника поднялась высокая стройная тень — и заступила дорогу дервишу:
— Кого это несет на честное кладбище с дурацкими нескладными попевками?
А тот сложил ладони у груди и склонился в низком поклоне:
— Приветствую тебя, о элмер-аль-Самар. Да продлит Всевышний твою жизнь на тысячи и тысячи лет!
— Какой я тебе принц Сумерек, о дервиш? Лесть не к лицу суфию, — фыркнула тень в ответ.
Дервиш скорбно вздохнул:
— Приходится работать день и ночь, Чтобы вспахать и очистить поле души.
— Начина-ается, — сердито протянула тень. — Сейчас мы услышим много разной белиберды, перемежаемой бесконечными упоминаниями Имени. Поистине вы, смертные, — отвратительны. Как у вас язык не отсохнет — а он метет у вас, как поганое помело.
— Покаяние — это странная лошадь; Она допрыгивает до небес одним движением С самого низкого места, — смиренно ответил дервиш и снова поклонился.
— Еще один бейт с плохой рифмой — получишь копьем в грудь, — мрачно предупредил дервиша Тарик — ибо это был, конечно же, он.
И рявкнул:
— Ну-ка говори враз, что те надо!
— О элмер-аль-Самар, ты почувствовал самую сердцевину моих мыслей…
Нерегиль зашипел от злости, и дервиш вздохнул и сказал:
— О Тарик! Я хочу предложить тебе и твоим спутникам помощь!
— Как ты узнал о нас, почтеннейший?
Голос женщины звучал мягко и успокаивающе. Дервиш поклонился выросшей рядом с Тариком второй тени, от которой исходил аромат амбры и слышался тихий шелест шелков. Нерегиль вдруг вскинул левую руку, выставив вперед ладонь:
— Назад!
— Отойди, Майеса, — тем же мягким голосом приказала женщина.
Дервиш не обернулся. А если бы обернулся, то увидел, как втягивает длинные изогнутые когти стоявшая за его спиной девушка. Через мгновение ноготки на тонкой белой ручке приняли обычный вид, и девушка убрала ладошку от шеи дервиша.
— Некоторые из моих спутников очень нетерпеливы. И тоже не любят поэзию суфиев, — мрачно заметил Тарик. И не менее мрачно добавил: — Тебе был задан вопрос, человек. Повторить?..
— Не надо беспоиться, сейид, — поклонился дервиш. — Благородный Кассим аль-Джунайд обзавелся множеством врагов — но и множеством друзей. У него много преданных муридов, знающих, как пользоваться талисманами и зеркалом воды. Госпожа горит мстительной яростью, огонь ее гнева виден издалека.
— Покажи, — спокойно сказала женщина.
И протянула тонкую белую руку. Дервиш покопался за пазухой и вложил в светящуюся лодочку ее ладони одинокую некрупную жемчужину.
— Прости своего супруга, о госпожа, — вздохнул дервиш и поклонился — в который раз. — Но шейх предчувствовал неладное, и прежде чем отправиться на встречу с Бени Умейя, распустил твое ожерелье. Мне досталась эта жемчужина.
Ладошка женщины задрожала. Тамийа-хима благословляла ночной мрак — потому что по ее щекам неудержимо покатились слезы. А дервиш взял ее ладонь в свою — грубую и мозолистую — и сомкнул ее пальцы над жемчужиной.
— В Куртубу ведут восемь ворот, и над каждыми — печать Али. Господин и госпожа, конечно, найдут способ проскользнуть под защитной надписью, но площадь правосудия находится в верхнем городе, перед дворцом, за восьмыми воротами. Нам хорошо бы там появиться к третьему призыву на молитву. Завтра пятница, но эти грешники отказались соблюсти праздничный день и выказать милосердие.
— Почему ты нам помогаешь? — резко спросил Тарик.
— Аль-Джунайд — мой шейх. Я обязан ему послушанием.
— Почему ты нам помогаешь? — в голосе нерегиля зазвучала угроза.
— Шейх многому научил меня — и научит еще большему, если не погибнет от руки палача.
— Почему ты нам помогаешь? — Тарик положил руку на рукоять меча.
Дервиш вздохнул.
— Я же сказал. Они — грешники.
Женщина тихо выдохнула и чуть наклонилась вперед.
— Они — грешники, — мрачно повторил дервиш. — Грешники и потомки грешников. И убийц. Пока пролитая ими кровь вопиет к небесам, Ар-Русафа будет заливаться кровью.
— Так ты все знаешь, — прошелестела женщина.
— Да. Поэтому я проведу вас в город и покажу на людей, которые откроют вам двери хранилища рукописей Бени Умейя. Прошло триста лет, но мы найдем запись о том, где они похоронили твою сестру, о Тамийа-хима.
…За два квартала перед дервишем уже бежала босоногая оборванная толпа мальчишек. Они размахивали руками и расталкивали прохожих:
— О верующие Куртубы! К нам идет Зу-н-Нун! К нам идет шейх Зу-н-Нун!
В толпе тут же начинали радостно вскрикивать и бросать под бегущие грязные ноги медные данги, а то и дирхемы — мальчишек следовало наградить за хорошую новость и почтить Всевышнего раздачей милостыни — кто знает, возможно, когда святой совершит зикр и разорвет свою хирку, и тебе перепадет заветный кусочек. Рассказывали, что тряпица от рубища Саубана ибн Ибрахима Зу-н-Нуна, дервиша, философа, алхимика и суфия, исцеляет от всех болезней и приносит богатство. Люди кричали:
— Куда, куда он идет? Куда направляются благословенные стопы учителя?
— На площадь перед Пятничной масджи-и-ид!!
И стайка драных птенцов подворотен неслась вперед, вперед, к воротам медины — радовать сердце верующих и извещать о пришедшей в город удаче.
А Зу-н-Нун шел не торопясь, отвечая на сыпавшиеся отовсюду приветствия и благословения. Поднимая вверх руки и размахивая широкими белыми рукавами, он возглашал:
— О правоверные! Всякий, кто чтит пятницу и желает послушать пятничную проповедь, пусть идет за мной, идет след в след и никуда не сворачивает! О верующие Ар-Русафа! Сотворите дуа, не обрекайте себя на утрату сияющей свечи молитвы! Следуйте, о следуйте за мной все, кто слушает мой голос! Следуйте за мной все, кто идет к масджид, кто хочет услышать пятничную проповедь!
И так крича, он прошел под узкую арку ворот медины и, вступив в темный сырой коридор, ведущий сквозь толщу Журавлиной башни, он прошел его насквозь и вышел на залитую утренним солнцем улицу — вверх, вверх, к верхнему городу лежал его путь.
Люди, заслышав его призывы, ахали и качали головами: легко сказать, не сворачивать и идти прямо к масджид. Да, вот-вот должен прозвучать третий крик муаззина — и верующие, совершив положенные молитвы, должны услышать проповедь праздничного дня. Но сегодняшняя пятница была особенной: проповедь — неслыханное дело — велено было отложить. Совершив намаз у себя дома, верховный муфтий Куртубы желал отправиться не в масджид, чтобы там взойти на минбар и сказать верующим укрепляющие слова, — а на Большую базарную площадь перед дворцом у Факельной стены. Там еще со вчерашнего дня сооружены были два высоких деревянных помоста. Один — для Абд-аль-Вахида ибн Омара ибн Умейя и его ближайших родственников, а также кади Куртубы, верховного муфтия и самых уважаемых улемов Ар- Русафа. Этот помост покрыли коврами и разложили на нем шелковые подушки — и ночью поставили вокруг него стражу, дабы подлое ворье не растащило все это великолепие. Второй помост предназначался для еретика-зиндика, отступника от истинной веры, бунтовщика, мятежника и колдуна аль-Джунайда — и его не стали покрывать коврами. Сегодня утром истекали три дня, данные, согласно законам Али, преступнику на размышление и раскаяние. Однако глашатаи уже прокричали на каждой площади, что Джунайд не отрекся от своих заблуждений и предпочел смерть возвращению к истинной вере. Шептались, что Джунайд —
