Аль-Мерайа войска — ему теперь надлежало спешить на соединение с воинами халифа, стоявшими у стен Куртубы.
По дороге Абу-аль-Валид взял после двухдневной осады Хаварнак — его замок-гал' а на крутом холме служил ключом ко всему плоскогорью Зуль-Кар. Когда ворота первого двора пали под ударами камней из катапульты, защитники Хаварнака запросили милости — и военачальник халифа явил ее, разрешив всем укрывавшимся за стенами людям выйти вместе со всем их имуществом. Гарнизон, всех оставшихся в живых тридцать шесть человек, Абу-аль-Валид повесил на воротах замка — в назидание прочим мятежникам. Неприступный хисн Бенисалема выслал гонца с ключами от цитадели, едва заметив пыль над войском халифа, — в городе никому не хотелось повиснуть на воротах на радость стервятникам.
Сметая маленькие башни-аталайи и небольшие укрепления селений, жители которых пытались укрыться за глинобитными стенами, Абу-аль-Валид подошел к стенам славного своим вином Кутраббуля. Аль-кассаба города продержалась пять дней. Жители защищались отчаянно, бросая в штурмующих стены воинов халифа горшки с зубьянским огнем и выливая на них котлы с кипящей смолой и маслом. Утром шестого дня мастера Абу-аль-Валида закончили рыть подкоп под южной, самой низкой стеной аль-кассабы. Когда заложенные туда бочки с ханьским порошком взорвались, в стене образовалась широкая брешь. Часть защитников и жителей успела укрыться в цитадели: ее знаменитые многоугольные башни карабкались на склон скалистого холма. Маленькие окошки в слитных прямоугольниках башен — как громадной широкой нижней, так и двух спаренных верхних, более стройных и высоких, — надменно взирали на халифскую гвардию.
К утру седьмого дня осады лазутчики Абу-аль-Валида подкупили старейшин виноделов, нашедших укрытие в замке, — и те открыли и нижние, и верхние ворота цитадели. Захватив город, сипахсалар халифа принял мудрое решение: тот, кто предал один раз, предаст и другой, и приказал обезглавить всех восьмерых на верхней стене аль-кассабы — у всех на виду. Перевешав оставшихся в живых воинов гарнизона, Абу- аль-Валид похвалил жителей за храбрость и верность Бени Умейя и двинулся уже прямиком к Куртубе.
И надо же было такому случиться, что в одном дневном переходе от столицы Бени Умейя его застигла страшная весть: Аль-Мерайя взбунтовалась. Жители города предательски, ночью напали на воинов гарнизона, всех перебили, а племянника Абу-аль-Валида, юного Ибрахима, взяли живым, долго возили по городу задом наперед на паршивом осле, а потом вывели за стены и там посадили на кол. Пока несчастный юноша умирал, глашатаи в течение двух дней громко оглашали желание городского совета насадить на такой же кол дядюшку Ибрахима ибн Сафара — а рядом с ним неверного сумеречного пса, которого спустил на верующих ашшаритов Аммар ибн Амир. Тарику обещали кол повыше и потолще.
Мубарак Абу-аль-Валид разбил лагерь в долине Хазра и послал в Куртубу голубя, прося дальнейших распоряжений.
Халиф прислал ему ответ незамедлительно: свернуть лагерь и идти к Куртубе, чтобы соединиться с Аммаром и идти на Исбилью. Подавлением мятежа в Аль-Мерайа займется Тарик. Повелитель верующих передавал Мубараку слова сочувствия и соболезнования и уверял его, что нерегиль сумеет достойно отомстить за гибель юного Ибрахима ибн Сафара. Воины Абу-аль-Валида еще вьючили колья для частокола на верблюдов, когда по дороге на юг мимо них на рысях прошел корпус ханаттани — Ястреб выпустил когти и, свистя крыльями, летел к добыче.
В Девичьем дворике от дневного зноя не спасал ни длинный пруд, ни тень под знаменитыми альмохадскими арками — под прорезными квадратами кружевного фриза они опадали ромбами наискось развернутой шахматной доски. Желтоватый песчаник этой затейливой геометрии оттенял изразцовый пояс с золотой окантовкой, идущий по низу беленых стен галереи. Лимонные деревца, рассаженные вдоль оранжевой плитки, окаймляющей зеленоватую воду пруда, не колыхало ни малейшее дуновение. Прозрачный белый газ занавеси, натянутой между колоннами, тоже висел неподвижно.
Айша протянула руку в сторону — смуглая лапка, звенящая гранеными золотыми браслетами, быстро подала ей платок. Девчонка-невольница довольно скалилась, прислушиваясь к гомону в комнате за двойной подковой окна во внутренние покои — тоненькая колонна черного мрамора поддерживала крупитчатую сахарную резьбу арок, а собравшиеся за окном девушки казались невесомыми камышинками в своих прозрачных зеленых и золотистых шелках.
Гомонили не без повода: сегодня ночью Абд-аль-Азиз ибн Омар, эмир Исбильи, наконец-то вошел к Лейла — и та, измученная, но счастливая, лежала на подушках, ожидая, когда ее позовут к придворному лекарю. Старшая смотрительница приказала умастить ей соски возбуждающим средством, и бедняжка натерпелась: Абд-аль-Азиз сломал печать девственности Лейла и штурмовал ее узкие ворота, несмотря на стоны, мольбы о пощаде и плач, раз за разом до самого утра. Но невольница была в долгу перед старой Хадиджей: ее губы распухли, а щеки были искусаны, зато господин даже не отпустил ее переодеться после первого натиска. По обычаю эмир, насладившись девушкой в первый раз, должен был приказать увести ее из спальни и вернуть в новом одеянии и с пояском на талии. Эту тонкую золотую цепочку в Аш-Шарийа еще называли 'удилами Бени Умейя' — девушки при упоминании о знаменитой опояске краснели и закрывались химарами, а мужчины довольно хмыкали и поглаживали бороды. Однако охваченному страстным порывом Абд-аль-Азизу было не до утонченных правил харима — он повалил Лейла на подушки и его айр не давал покоя ни ей, ни ее бедрам до самого рассвета. Теперь юная невольница жаловалась подругам и на размеры страшного орудия, и на боль в ногах, которые ей так безжалостно развели и не давали столько времени сомкнуть — но жаловалась притворно, с истомой в голосе и в потягивающемся теле.
Айша усмехнулась: из комнаты выскользнули Мейа и Унейза — обеих купили чуть менее года назад, и все это время невольницы ненавидели друг друга, соперничая за право доставить господину удовольствие. Теперь же они объедились перед лицом новой противницы. Шелестя тонким шелком шальвар и подолов, мягко ступая узкими босыми ступнями по сероватому мрамору пола, они прокрались к широкому проему 'смотрильни'-мирадора за спиной Айши. Звенели колокольчики на ножных браслетах, слышался возбужденный шепот:
— О змея… Мы еще увидим, зачем вызвали лекаря. Посмотрим, что он сделает с ее фарджем, когда ее разложат на верхнем этаже Охотничьего двора…
Старый Зухайд аль-Хаттан осматривал женщин харима в галерее, служивший границей между мужской и женской половиной дворца, — ее еще называли Золотым коридором: под его резными раззолоченными потолками смотрители водили присмотренных невольниц и наложниц в покои господина. И там же, в гораздо более скромно убранных комнатах, их принимал старый лекарь. Ширму ставили как раз над пупком женщины, а верхнюю часть тела на всякий случай закрывали широким шелковым одеялом с круглой дыркой посередине — в нее лекарь просовывал руку, чтобы пощупать пульс — ну или другую часть тела женщины, смотря кто на что жаловался. А ниже ширмы — меж бедер женщин — Зухайд мог полноправно распоряжаться по праву главного медика харима.
Завистницы надеялись, что Лейлу приготовят для дальних походов — в городе ходили слухи, что эмир может выступить с войском со дня на день — и пережмут ей детородные протоки. Но скорее всего, с насмешкой подумала Айша, угодившую Абд-аль-Азизу невольницу взнуздают тем самым пояском и закроют ей 'бутон стыдливости' — в лепестки цветка женщины вставляли тонкие золотые колечки, между которыми продевали цепочку, запиравшуюся на крохотный висячий замок. Запрут фардж на ключ, как предпочитала выражаться матушка Айши, — она могла говорить без обиняков, ибо Омар ибн Имран дарил ее своим особым расположением больше шести лет, и все шесть лет аль-Ханса Куррату-л-айн не могла выманить у мужа ключ от 'замка счастья' ни под каким видом. Когда Омар в конце концов стал навещать ее реже, лекари освободили ее от почетной обузы — и аль-Ханса с облегчением смогла прибегнуть к услугам чернокожих массажистов-евнухов в дворцовом хаммаме. В отличие от супруга, рабы-зинджи делали что и как приказывала женщина, а евнухи, которым сохраняли айры, но удалили яички, оказывались воистину неутомимы. Единственно, жаловалась Айше мать, мужчина, которого лишили возможности иметь потомство, становится капризен и мелочен — и любовников приходилось всячески ублажать драгоценными подарками и молоденькими рабынями.
Для супруги Омара ибн Имрана подобные забавы были вполне безопасны — она оставалась в хариме полновластной хозяйкой, так что и строптивый евнух, и случайная доносчица могли рассчитывать лишь на место в лодке с камнями, плывущей к самому глубокому месту Ваданаса. Впрочем, мужчины предпочитали
