он кричал во время Праздника разговения этой осенью? Тебе ведь передали его слова, правда, Тарик? 'Неверной собаке место на цепи'. Ибн Бакийа тогда похвалялся, что уже заказал для тебя крепкую стальную клетку. Пока Аммар ибн Амир был жив, он мог сколько угодно драть горло. Но Аммар умер, о нерегиль. В воротах тебе вручат фирман, запечатанный красным воском, с красным шелковым шнуром, ты его прочтешь, поцелуешь печать, а потом тебе накинут на шею веревку и отведут в аль-Хайр. По большим праздникам тебе будут кидать свежий хлеб вместо плесневелого. Я не хочу такого для своего друга и брата по оружию.
— А что будешь делать в столице ты?
Хасан снова надолго замолчал. Потом вздохнул:
— Старший сын Мусы аль-Кадира, молодой Ибрахим, не зря носит прозвание Ка' им — 'Идущий правильным путем'. Многие преданные престолу люди полагают, что с ним возродится Аш-Шарийа, — и возлагают на этого юношу большие надежды. Ему удалось ускользнуть от людей ибн Бакийи, и он собирает сторонников в своем родовом городе, Нисибине. Мы освободим его отца и братьев, ныне узников в зинданах Баб-аль-Захаба.
Тарик сморгнул снова. И Хасан решился сказать самое главное:
— Мне очень жаль их обоих. Очень жаль, Всевышний свидетель моей печали. Но, видно, не судьба им жить долго и счастливо. Ты ведь сам все понимаешь: даже если мы пощадим госпожу и ее ребенка и отвезем их куда-нибудь в тайное место в горах, до них все равно доберутся — ее же родичи. Умейядам нужен на троне совершеннолетний мужчина, за которым идет войско. Госпоже и ее сыну осталось жить ровно столько, сколько войску Хашайра ибн Омара ибн Умейя понадобится, чтобы дойти до столицы.
— Или твоему войску, — тихо откликнулся Тарик.
— Братишка, — твердо посмотрел ему в глаза Хасан, — не езжай.
Нерегиль молча поклонился. Хасан ибн Ахмад кивнул в ответ, встал и вышел из комнаты.
…- А вот и не угадали, мой повелитель! Вот и не угадали!..
Женщины весело хлопали в ладоши, звеня браслетами. Сидевший на ярко-белом песке мальчик тоже смеялся от души — игра в фияль[39] явно доставляла ему удовольствие. Фахр ткнул пальчиком в следующую кучку песка и, под одобрительные возгласы нянек и кормилиц, принялся рыться в ней — и в радостным воплем вытащил обломок стрелы.
— Угадал! Я выиграл! Я угадал!
Они сидели под огромной развесистой черешней в углу сада — налево широкая мраморная лестница уходила к золоченым воротам во дворик Госпожи, справа зеленел стриженый лабиринт зелени, подбирающийся к самой лестнице, ведущей на верхнюю террасу садов Йан-нат-аль-Ариф. Откуда-то из середины благоухающих свежей липкой зеленью туй слышалось журчание фонтана. От ограды с очередным дуновением доносились нежные ароматы лимонной рощицы.
Малыш подхватил с трудом добытую палочку с обломанным железным наконечником, вскочил, отряхнул нарядный кафтанчик узорчатой парчи — и припустил к лестнице во Двор Госпожи:
— Мама! Мама! Я выиграл! Мама!
Всполошившись, женщины повскакивали и заметались, подхватывая покрывала — в верхнем дворе сидели посетители и рабыням следовало закрыть лица:
— Сальма! Эй, Сальма, это мой химар! Ха, отдай, отдай, тебе не под платье!
Невольницы, хохоча до упаду, пытались поднять за локти с ковра толстую Дунджаб-кормилицу: колыхая огромными, как арбузы, грудями, та пыхтела и отбивалась от смуглых тонких, звенящих браслетами ручек:
— Фахр, солнце мое, куда ты так бежишь, вах, не спеши, детка!..
Разогнавшись на полированном мраморе, мальчик оскользнулся на кожаных подошвах, упал на четвереньки и с обиженным воем, теряя сафьяновые туфли, уехал по блестящей белой поверхности к следующему маршу ступеней.
— О Всевышний, помилуй нас, господин упал!
— Мерзавки, всех прикажу пороть, господин упал и плачет!
Охая и причитая, Дунджаб припустила к лестнице, подобно носорогу-матери, девушки бестолково толклись, срочно заматывая головы и лица, теряли браслеты и заколки, выпадали из расшитых золотом туфелек и прыгали на одной ножке.
Фахр продолжал реветь так, словно его растерзал тигр:
— Мама-ааааа!!!
— Вах, беда, вах беда, вы не ушиблись, мой повелитель, а где наша ручка, а вот мы побьем, побьем нехороший пол, да, так его, так, бейте его ладошкой, мой господин, да, так!
Невольницы, щебеча и размахивая рукавами, наперебой отвлекали царственное дитя:
— Ой, гляньте, господин, какая птичка, а вот какой бархатец, хотите, сорвем цветочек, ах какой цветочек, а как пахнет!
А хитрая Азза бросилась обратно к черешневому дереву, подпрыгнула и оборвала ветку с зелеными завязями ягодок:
— А вот смотрите, господин, что есть у Аззы? Ой как интересно!
Господин перестал завывать и утер глаза роскошным шитьем рукава.
— У меня сопли!
Охая и ахая, Сальма тут же выхватила из рукава шелковый, расшитый розами платочек и вытерла хлюпающий нос, а затем и зареванное чело юного халифа.
— А что это у тебя, Азза? — заинтересовался Фахр — и побежал в обратном направлении.
С воплями — ах убьется, ой держите! — пестрая стая невольниц помчалась вслед за ним.
— Дай ягодку!
— Ой господин, их еще нельзя есть, они зеленые!
— Нет, я хочу!
— Но ведь кислые, невкусные, господин!
— Я хочууу!!!!…
Вазир прищурился: сквозь красный прозрачный рыхлый шелк он хорошо видел, как Айша раскачивается из стороны в сторону, тихо-тихо повторяя: да помилует его Всевышний, да будет к нему милостив, да будет им доволен, Всевышний, прибери меня…
Мухаммад ибн Бакийа медленно кивнул катибу — тот вытащил из футляра тисненой золотом знаменитой куртубской кожи свиток и передал главному вазиру.
— Моя госпожа?.. Соблаговолите?..
И почтительно поклонившись, положил документ на золотой поднос у края занавеси. Мухаммад ибн Бакийа сидел на подушках у ступеней перед аркой павильона во Дворике Госпожи. Высокий проем был затянут алым шелком. С обеих сторон ковер, на котором располагалась Айша, отделяли высокие ширмы с наброшенными покрывалами золотой парчи. Тяжелые блестящие кисти лежали на складках легчайшего красного шелка.
Вазир поклонился еще раз и подвинул поднос к невесомо струившейся ткани завесы. С той стороны шелк приподняла тонкая смуглая ручка в тяжелом прорезном браслете, сверкнув малиновыми яркими ногтями. Невольница утянула поднос к себе и простерлась на ковре перед госпожой, обеими руками протягивая свернувшееся на золоте письмо.
— Что это, Утба?.. — слабо отозвалась Айша, на мгновение перестав раскачиваться и бормотать.
Вазир припал к ковру лбом:
— Я покорнейше прошу одобрения вашего, госпожа, и одобрения вашего царственного сына, повелителя Аш-Шарийа Фахра ад-Даулы, да умножит свою милость над ним Всевышний…
Выделяющаяся темным, замотанная в траурный серый хлопок фигура за занавеской склонилась над свитком. Айша, к немалому удивлению ибн Бакийи, заинтересовалась содержанием документа и не стала подписывать его не глядя — как она это делала последние две недели. Все дни с тех пор, как не стало Аммара ибн Амира.
