собственным воображением. Подняла окостеневшее от долгого сидения тело, довела до кровати, завернула в одеяло с головой и затащила себя в сон, точно утопленника под корягу.
- Ну и трусиха же ты… - приговаривал Мореход, суя мне в руки знакомую горячую кружку с грогом, в пропорциях которого ром откровенно брал верх над чаем. Я сидела, стуча зубами, в капитанской каюте. Тело под двумя одеялами было холодным и мокрым, с волос по спине ползли ледяные струйки.
- Т-ты м-мен-ня из-з в-вод-ды, ч-чт-то л-ли, выл-ловил? – с трудом проговорила я и глотнула бурого огня из кружки.
- Ага, - просто ответил Мореход. – Не иначе, самоутопиться решила. В чувстве вины. Не понимаю я тебя.
- А ч-чт- то т-тут неп-понятного? – Я выдохнула, пытаясь справиться с челюстью, выбивавшей чечетку. Не вышло. – В-все п-пон-ним-маю, с-себ-бя с-сд-держ-жат-ть н-не м-могу.
- Что «все»? – хмыкнул Мореход. – Что ты права? Что иначе нельзя?
- Н-ну… д-да-а…
- А раз иначе нельзя, какого черта бояться?
Ром понемногу размораживал внутренности. И, что хорошо, речевой аппарат. Зубы перестали отплясывать друг на друге. Можно поговорить по душам.
- Не хочу девчонок терять. Привыкла за столько-то лет, что у меня есть сестры. Что они меня понимают и любят.
- Любить они тебя не перестанут. – Мореход назидательно погрозил пальцем. – А понимание со временем придет.
- Вот интересно, кто тут самый древний и опытный? Кажется, не ты, - съязвила я. – Дурацкие идеи насчет того, что «любовь все превозмогает»…
- …себя не раз оправдывали. И еще не раз оправдают. Любовь так просто не проходит, даже если человек совершает нечто ужасное. Скажем, убийство. А ты вроде бы никого смерти предавать не собираешься?
- Вроде нет. – Мне стало смешно. Я представила себя входящей с тяжелым, будто полный рюкзак, двуручным мечом, в квартиру мамашиной (а точнее, Сониной) подруги, где маменька нашла приют после рождественских разборок. Хозяйка, добрая душа, кидается на меня в прихожей, крича на смешанном русско-идише-немецком: «Остановись, безумица, опомнись, пощади свою старую мать!», соседи в смятении зовут полицию и хаус- мастера, болящая старушка лезет под диван, я нахожу ее по разбросанным тапкам, тяну за ногу из-под мебели, оружие скрежещет по полу, высекает искры об ножки дивана… Это не триллер, это водевиль.
- Вот и не трясись. Сколько раз за сегодняшний день ты повторила, что сказать собираешься?
- Несколько. Раз пятьсот, не больше.
- Затвердила?
- Не-а. Каждый раз по-новому получалось. И каждый раз все менее и менее убедительно.
- Это потому, что ты все свои претензии решила уместить в одну речь. Претензии, накопившиеся за целую жизнь. И вдобавок переубедить ее хочешь. Чтобы она поняла, сколь много нагрешила, и исправилась. Сама подумай: возможно ли это?
- Невозможно. Но попытка – не пытка.
- Еще одна глупая присказка. Всегда удивлялся: и для чего люди их выдумывают, а потом тупо повторяют? Твоя попытка стала пыткой еще до осуществления. Ты ничего еще не предприняла, а уже едва себя не угробила, - Мореход посмотрел на меня – проницательно так и сочувственно. Все-таки дельный он и разумный мужик. Настоящий друг, если галлюцинацию можно считать другом. Зря я от него отреклась.
- А как тогда? – задала я глупый вопрос. Знаю же, что ответит. Поставь задаче разумные рамки. Не ной, а требуй. Не истерикуй, а излагай. Не, не, не. Хотя так хочется излиться в жалобах, истечь потоком сознания, удариться в воспоминания и под конец позорно разрыдаться на мамочкином плече. На что и расчет: превратить единоборство воль в вечер воспоминаний.
Мореход снова ухмыльнулся. Он вообще улыбаться-то умеет? А то все усмешки да ухмылки. Ехидный тип.
- Главное – не старайся казаться круче ипостаси своей татуированной. С ее боевым-криминальным опытом ты соперничать не обязана. Викинг – это Викинг, ты – это ты. Друг на дружку вам равняться незачем… - голос Морехода пропадает где-то вдалеке, шум моря гасит его, наваливается тяжелым, мягким покрывалом… Я сплю.
Наутро сестры с ужасом смотрят на сосредоточенно- равнодушную меня. Простое причесывание волос и подкрашивание ресниц воспринимается как нанесение маскировки и проверка боезапаса. Рэмбо, итить его мать. И мою тоже.
- Аська, не обижай ее, - на все лады повторяют Соня с Майей. В глазах у них плещется предчувствие беды. Я только мотаю головой, как неудачно взнузданная лошадь. Не верят они в мои добрые намерения. Впрочем, я и сама в них не очень-то верю.
Чем ближе судьбоносная встреча, тем отчетливее понимаешь: сначала дело, страх потом. Отсчет пошел. Семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Дверь с противным скрипом отворяется. Я сильная, я выдержу. За моей спиной – моя семья. За моей широкой, надежной спиной.
- Асенька… - шелестит голос с кровати. Как говорила Джулия Ламберт, «Мими, «Богема»!» [36] – и все приемчики налицо. В полумраке белеет печальное лицо с кругами под глазами. Руки стискивают халат у горла. Только лилий у изголовья не хватает. Сейчас последует монолог на тему «Я силюсь понять, что я сделала не так».
- А ты неплохо устроилась, я гляжу, - тон взят. И всем сразу кажется, что взят неверно. Холодный, колкий, циничный тон. Таким с умирающими Мими не разговаривают. Ну, чем богаты, тем и рады.
- Да, со мной все так возятся… - благодарный взгляд хозяйке квартиры. Та всполошенно трясет рукавами: ах, что ты, дорогая, что ты, живи сколько хочешь, только живи! Добрая женщина. Хотя и чересчур доверчивая. Моя мать еще на ее похоронах простудится. – Но меня так беспокоит, что вы с Герочкой не хотите меня выслушать.
- Отчего же? Мы все здесь – и я, и Герочка. Именно для того, чтобы тебя выслушать. Вещай, - неудачное слово, ах какое неудачное! Эдак она во всей красе и не раскроется.
Нет, мою мать не то что словом – пулей не остановишь.
- Ты вот нашла себе какого-то странного кавалера, уехала с ним в чужую страну, непонятно для какой цели…
- Еще раз «отчего же?» Понятно, для какой. Потрахаться в романтической обстановке. Сойтись поближе на почве распутства и идти дальше по жизни рука об руку.
- Ася! Ты взрослая женщина! А ведешь себя, как твоя сестра, когда ей было восемнадцать!
Майя давится воздухом в углу. Но возмущаться вслух не решается.
- Намек на то, что я рожу без мужа? Поздновато спохватились, маменька. Поезд ушел. Я бы и рада, но…
- А вдруг он…
- Ага! Маньяк без приличного состояния и образования? Как ты там выражалась насчет Хелене?
- Вот тоже! – радостно подхватывает на глазах оживающая болящая. – Я говорила! Я предупреждала! Но вы же все такие умные – зачем вам меня слушать? Вот вы никогда меня не слушаете, а потом…
- А потом у нас начинается половая жизнь. Вот ужас-то! – всплескиваю руками я.
- Я только прошу вас подумать как следует! Вы всё по-своему сделать хотите, - срывается в безоглядный полет мысли маман. – И что? Все вокруг начинают называть вас на букву «бэ»!
Камешек в Сонин огород. Взгляд сестры вспыхивает яростью – и тут же угасает. Действительно, называют. Старые кошелки под предводительством мамули дорогой наверняка никак иначе не называют нашу любвеобильную, окруженную мужским вниманием Софи, живущую вдали от исторической родины неизвестно на какие доходы. Есть о чем подумать моим опороченным сестрам, запятнавшим светлое имя этого… как его… да хрен с ним, дальше, дальше, мамуля!
- Ты дождешься, что и тебя будут звать так же! А Гера дождется, что его обберут до нитки, квартиру отнимут! И у тебя тоже! Вы не знаете, какие люди на свете бывают!
Знаем, мамочка, ой знаем. Благодаря тебе как раз и знаем.
- Хотя бы сейчас послушайте меня, мне врать незачем, я и так одной ногой в могиле…
– Когда операция? – перебиваю я песнь о развратном Гайявате и корыстолюбивой Покахонтас.
- Я еще не решила… - с трудом переключается наша песенница.
- Решай. Здесь оперироваться, конечно, дорого. Очень дорого. Но, как я понимаю, платишь не ты? – из-под тяжелых темных век в меня летит злобный взгляд.
- Сонечка нашла мне немецкого врача. И хорошую клинику.
- Зачем? – искренне удивляюсь я. Настолько искренне, насколько вообще можно удивиться вещам, ответ на которые известен заранее. – У меня множество знакомых врачей. Среди них предостаточно отличных хирургов. Вырежут в лучшем виде. И держать в больнице долго не станут. Дома в комфорте отлежишься. Уже через пару недель будешь как новенькая. Так что нефиг тут Сонькины капиталы просаживать. Не нужно вводить ее ни в расходы, ни в мороку с продлением визы. Загостились вы, мамуля. Непозволительно загостились.
- Ася, как ты можешь! – раздается писк из-за моего плеча.
Взлетай, мой белоснежный дракон! Викинг, напомни мне, как это было, когда тебе стало все равно, кто из твоих близких еще жив, а кто уже умер!
- Я? Я еще и не так могу. Потому что в отличие от вас, девочки, прекрасно понимаю правила игры. Более того – со мной в эти игры играют далеко не первый раз. Только раньше я всегда позорно продувала. Итак, почтеннейшая публика! – я обвожу взглядом остолбеневших родственников и посторонних. Хозяйка квартиры, раскрыв рот, таращится на меня из угла. Я щелкаю пальцами, как заправский фокусник. Вот-вот из воздуха на головы присутствующих посыплются карты. И все – пиковые дамы. – Наша дорогая матушка изволит болеть. Предположительно, рак матки на нулевой стадии. Кстати, кто поставил диагноз?
- Очень хороший специалист! – шипит матушка, легко поддаваясь на мою провокацию. Она уже не лежит, а сидит на кровати, щеки ее горят здоровым румянцем. Откуда что взялось, куда что делось? Где чахоточная оперная Мими, где
