впереди.
Одного не понимаю: как Дубина ее сердце растопит? Если Кордейра здесь уже прижилась, точно гадюка под камнем, страшно представить, что она с нами, надоедами, сделает. Не иначе, в белок обратит. Или чаю предложит - из какой-нибудь амнезии дикорастущей. Определенно, в гостях у здешнего варианта Кордейры ни есть, ни пить не стоит - мало ли что...
В очередной Кислоквасовке нам удалось узнать любопытную вещь: дальше лучше не ходить. Потому как поразила соседнюю деревушку красная потница. Все потеют, все красные, все недужные, хозяйство забросили, даже на праздник урожая ни свиней, ни тыкв не привезли. Болезнью заболели. И ждут солдат. Со дня на день ждут.
Что может значить прибытие солдат в деревню, пораженную неизлечимой немочью, было ясно даже мне, ни разу не историку. Будут искать виноватых. Колдунов, ведунов, сатанинское семя. Ведьм. А кого сыщут, тому дощечку на шею - и без суда, без следствия...
Переглянувшись с Геркулесом, мы оборвали разговор и свернули с дороги в леса. Где-то здесь наша Корди. На нее население и наведет солдат. И придется ее из огня выхватывать, пока вконец не спеклась.
Взбодренный близкой опасностью Дубина пер через кусты, не замечая тропинок. Его свистящее дыхание распугивало лесную дичь, включая и ту, для которой мы сами могли стать дичью. Не до крупных хищников нам было. Да встреть спаситель Кордейры хоть саблезубого тигра - плюнул бы ему в морду и дальше пошел. А тигр сел бы на попу и долго думал бы: что это было?
И все-таки мы опоздали. Как и в прошлый раз.
У самого подножья горы угнездилась избушка - по всем приметам ведьмино жилище: пучки трав по стенам, котел с дурно пахнущим варевом, дурно пахнущие куры во дворе. А на столе в углу... серебряный гребень. Тот самый, которым Корди по вечерам расчесывала волосы. И мебель, раскиданная по углам, переломанная - только отряд солдат может так изломать хилые табуретки, всем скопом ловя мечущуюся в ужасе женщину...
Взвыв от ярости, Геркулес принялся... раздеваться. Я некоторое время тупо наблюдала за его неадекватной реакцией, потом, почувствовав то же, что и он, сама скинула перевязь и плащ. Одежда нам еще пригодится, как и оружие. А до того - алоха! - парочка огнедышащих тварей, защищающих свое кровное, нежно любимое, сердцу дорогое - вот с чем вам придется дело иметь, солдаф-фоны...
Я до последнего не знала, обращусь ли я в дракона или в ламию. И в принципе, была готова вывалиться из леса в образе многометровой змеететки, пылающей жаждой мести. Это бы научило всех почтительному - и даже сверхпочтительному - отношению к колдуньям. Черной Фурии, исчадию гнева, не потребовалось бы проливать кровь глупой солдатни. Хватило бы простого 'Ссссслушшшшайте, сссссолдаткккки, отпуссссстите девушшшшшшшку...'
Хотя Черной Фурии было бы приятно поплясать на костях. А вот дракону - нет. Сознание дракона не приспособлено для мести, как и для возмездия. Ум дракона холоден и отстранен. И что самое неприятное, не склонен переживать по поводу скоротечности земного бытия смертных принцесс. Иными словами, дракону пофиг, что его подругу вот-вот убьют. Даже если только что это было самое важное дело на свете.
После вспышки боли, выжигающей человеческий разум (и человеческую анатомию заодно), ты приходишь в себя другим существом. Всеведущим, ироничным и АБСОЛЮТНО равнодушным. Сознание дракона переполнено восхищенной созерцательностью. Он чувствует бесконечность вселенной и протяженность потоков времени в оба края от мимолетного 'сейчас' - с такой остротой, что на активные действия по изменению 'сейчас' не способен.
Вот почему драконы так легкомысленны - от глубины своей нечеловеческой. Что угодно способно отвлечь дракона от судьбоносной миссии. Поэтому не стоит вручать свою судьбу дракону. А тем более двум драконам...
Игры бликов на глади воды однажды заставили нас позабыть об опасности, нависшей над Кордейрой. И теперь сыграли с нами ту же шутку. Снова.
Вдруг стало нам ясно: все мы - и драконы, и не-драконы - следуем своей судьбе, и неважно, счастливой она будет или сожаления достойной, самое главное - извлечь из нее урок, который она, по щедрости своей, дарит каждому живому созданию, бла-бла-бла... В общем, мы были двое чешуйчатых недоумков, ненароком постигших дзэн во всей полноте, с познанием собственной природы, а также с освобождением от приязни и неприязни...
Такого рода озарения всегда несвоевременны. Все, что в тебе есть человеческого, бьется, визжит и протестует против плавности и отстраненности в момент, когда твоего любимого человека, может быть, на костер волокут. Впрочем, оно, человеческое, глохнет где-то глубоко внутри, задавленное драконьим.
Сделав круг над лесом, высоко в небе, мы зависаем, мерно взмахивая крыльями. Геркулес ухитряется на лету поскрести морду и вдруг изрекает:
- В лесу нам их не найти.
- Ага, - бесстрастно произношу я.
- Спустимся ниже?
- А если... просканировать местность? - размышляю я.
- Как это? - оживляется Дубина. Ему сейчас интереснее сама задача, чем результат. Как и мне.
- Попытайся увидеть их мысли. Отделить от того, что чувствуют олени, кролики, живность всякая. Люди - они... другие, - пытаюсь я донести до Геркулеса невнятную, но такую любопытную идею.
- Попробую, - хмыкает он и зажмуривается.
Сознание нескольких солдат и ведьмы, которую они волокут с собой, накинув ей, словно собаке, петлю на шею, оказывается самым громким голосом среди шепота, идущего от лесных обитателей. Мы долго слушаем нехитрые желания: пиво, мясо, сон в постели, отдых натруженным ногам, нашивки за успешно проведенную казнь, белотелая жена деревенского старосты, у которой такой невинно- блудливый взгляд и ярко-красный рот... И жизнь, жизнь, еще немного жизни в домике у подножья горы, трудной, унылой, желанной жизни, минуты которой истекают, и смерть встает огненным столбом перед глазами.
- Это не Кордейра, - хором произносим мы.
Действительно, женщина с израненными ногами и ссадинами от петли на шее - не Кордейра. Она старше, она проще и она местная. Эти леса, эти холмы, эта деревня - все, что она знает. Остальной мир для нее - пугающий лабиринт, которого она избегала всю свою жизнь. Даже будучи совсем молодой, она не бывала ни в городе, ни по ту сторону горы. Здесь ей знакома каждая травинка, каждая зверушка - она и сама немногим отличается от трав и зверья. Душа ее - как горное озеро, чистое и неглубокое.
- Надо ее спасти! - говорю я, отмахиваясь от своего драконьего фатализма.
- Конечно, - соглашается Дубина. И мы, не сговариваясь, летим в сторону деревни.
Сказать, что мы напугали местное население, - значит ничего не сказать. Когда прямо на приготовленную к казни кучу хвороста рухнули с небес две крылатых твари, разметав по прутику любовно сложенные вязанки, деревенские прыснули во все стороны, словно зайцы. А мы парой ударов хвоста расчистили себе пространство и сели лицом к лесу.
Солдаты оказались похрабрее. Их попытки пристрелить нас на месте вызвали у меня гомерический хохот. Дубина красовался, ловя арбалетные болты зубами, пока у отряда не кончились боеприпасы.
- Отпустите женщину! - наконец проревел он, встряхиваясь, точно мокрый пес. Ведьма, которая во время пальбы пряталась за мужскими спинами, обреченно вышла вперед, рухнула в пыль на колени и провыла из последних душевных сил:
- Берите меня, только деревню не трогайте!
- Видите? - ласково прищурилась я. - Она же вас еще и защищает. Развяжите тетку, дураки.
Двое парней в мундирах принялись, путаясь в узлах, выполнять мою кроткую просьбу. Руки у них тряслись.
Женщина, освободившись от веревок, незамедлительно потеряла сознание. Видимо, решила, что теперь-то мы ее и схаваем. Сердобольный Дубина метнулся в ее сторону, но офицер выхватил меч, явно намереваясь не допустить ведьмоедства на вверенной ему территории. Геркулес покрутил когтем у виска.
- Хоть воды ей дай, вояка!
Вояка кивнул - и по его сигналу все те же двое солдат принялись поливать запрокинутое лицо женщины из фляги. Через минуту она закашлялась и села, утираясь.
- Что ж вы творите, люди... - прогудел Дубина, осуждающе попыхивая огнем из ноздрей. Человеколюбие дракона заставило некоторых солдат смущенно потупиться. Ничего, пусть подумают над своим поведением.
- Нам сообщили... - стараясь говорить внятно, произнес офицер, - что эта женщина навела порчу на селение... ввиду чего жители данного селения...
- В полном составе раскраснелись и вспотели, дристая с утра до ночи! - рявкнула я. - Послушайте, капитан, вы же образованный человек! Вы же участвовали в походах! Неужели сразу не поняли, от чего понос случается?
- Ну-у-у... - заторопился капитан, польщенный моим уважительным отношением к его боевому опыту. - Еда плохая, хлеб гнилой, мясо с червями...
- А еще? - экзамен продолжался. - Еще что, если не еда?
- В-вода?! - выкрикнул хилый с виду, но бойкий солдатик, выныривая откуда-то из-под офицерского локтя. За что и получил тычок от вышестоящих чинов, отправивший чрезмерно бойкого рядового в безопасное пространство за капитанской спиной.
- А ну поди сюда, голубок! - кашлянула я дымом в сторону крепкого мужика, единственного, кто не сбежал сразу после нашего явления, а остался стоять на крыльце своего дома, намертво вцепившись в резной столбик, подпиравший навес.
Мужчина подошел, шагая, как неисправный автомат.
- К колодцу! - скомандовала я. - Вот она, единственная причина вашей хвори - колодец этот сраный!
Сунув голову в облицованную камнем трубу, я дохнула огнем. Невеликое количество застоявшейся колодезной водицы вскипело, будто содержимое чайника. Вытащив морду в каплях
