конденсата, я кашлянула и объявила:
- Всё. Пейте и не болейте. А лучше... - я грозно обвела безлюдную площадь драконьим оком, - поищите место подальше от скотного двора, поняли, засранцы? Вон у вас - и скотный двор, и общественный выгон выше по дороге, кто ж так колодцы копает?! Навоз после дождей куда, по-вашему, стекает, а? Прямо сюда!
- Говорил же я дуракам, - сквозь зубы прошипел мужик, заглядывая в колодец, - говорил, и не раз... Ах, чтоб тебя...
- И не вздумайте мстить знахарке, - рыкнул Дубина. - Она ваши шкуры спасла. Кабы не она, болеть бы вам до скончания века. Вашего. А тебе, капитан, никаких нашивок не видать.
- Да что уж... - махнул рукой офицер. - Спасибо, конечно.
- Что, казни и гулянья отменяются? - иронически осведомилась я. - Вот и правильно. Женщину мы обратно отнесем. Можете наводить порядок, капитан. Вы знаете, что делать.
- Знаю! - со злостью сплюнул офицер. - Староста! Приведите-ка сюда всех, кто распускал смущающие слухи. Прутьев, я вижу, заготовлено достаточно, так что...
- Это мы мигом, - зычно ответствовал староста - тот самый героический мужчина, не удравший при виде аж целых двух драконов. После чего сунул два пальца в рот и оглушительно свистнул. - Трепача ко мне! С женой! И священника!
- Ну, сейчас пойдет потеха... - прошептал Геркулес, оскалясь.
Улетали мы, сопровождаемые истошными воплями Трепача, его супруги и жидкобородого служителя культа. Дубленые задницы троицы деревенских всезнаек сотрясались под ударами неумолимой Немезиды. Ничего. Авось после публичной порки их длинные языки, болтавшие дурное про ведьму, живущую за лесом, сами собой укоротятся, а мозги найдут себе лучшее применение, чем сплетни.
Дубина, прихватив окаменевшую от ужаса женщину лапами за талию, старался лететь плавно и не очень высоко. А я то поднималась вверх, то опускалась к самой земле, пытаясь отыскать хотя бы след мыслей Кордейры. Ничего. Словно и не было на столе в избушке серебряного гребня, такого знакомого и такого неуместного в жилище деревенской знахарки...
Тетку мы высадили у нее во дворе и посоветовали пройти в дом. А сами, перекинувшись в человеческие тела, спешно оделись и вошли следом. Ведьма сидела прямо на полу, привалившись к ножке стола, будто тряпичная кукла.
- Не надо так нервничать, - обратилась я к ней, в душе понимая: не поможет. Все произошедшее будет сниться ей в кошмарах еще долго, очень долго. - Мы не хотели вас пугать. Мы ищем одну девушку, нашу знакомую.
- Откуда это у вас? - мягко спросил Дубина, беря в руки тот самый гребень.
- Духи подарили... - прошептала знахарка. - Горные духи.
- Святители-угодники! - охнула я. - Горные духи?! Какие горные духи?
- Ну, такие... - беспомощно развела руками ведьма. - Из-под горы. Они ко мне иногда приходят, рассказывают разное... Я их слушаю. А недавно эту вещь подарили. Сказали, однажды она мне жизнь спасет. Я не поверила - да, видать, зря.
- А как их найти, никогда не говорили? - безнадежно спросил Геркулес.
- Ну как... - замялась женщина. - Выше по склону пещера есть. Оттуда дорога вглубь горы идет. Только я по ней никогда не хожу. Боюсь.
- Значит, мы пройдем. Собирайся, Дубина, пора. В гору.
Глава 15. Битва дракона с тигром на берегу подземных вод
Я начинаю мерзнуть. Хаська, наверное, тоже. Мореход приглашающим жестом указывает на сугроб. И откуда в нашем дворе взялся такой огромный сугробище? Ах, да, внутри него – ушедший в землю жигуленок. Зимой он служит основой для горки, с которой детвора катается на санках. А летом – предметом бурной общественной деятельности благоустроителей дворового пространства. Все время, что я живу здесь, благоустроители пытаются избавиться от жигуленка, превращенного детскими санками в кабриолет и вязкостью местной почвы – в деталь ландшафта. Старая рухлядь упорно держится за землю челюстями бамперов. Чтобы отвезти ее к месту вечного покоя, аборигенам придется вооружиться лопатами и мотыгами. Иначе жигуленок не выкорчевать. Он пустил корни и по весне снова прорастет уродливым техногенным пнем, не дающим побегов. Но сейчас он бел, пушист и идилличен. Каждому двору – по горке, каждому ребенку – по отбитой попе.
Мореход снова машет рукой и в сугробе отворяется круглая хоббитская дверь. По ту сторону двери – неведомая реальность, сотканная не мной, поэтому я ее немного опасаюсь. Но иду вперед, придерживая на пузе замершую от предвкушений кошку. Если там - мокрая палуба, очередной шторм, дикий пляж, мертвая зыбь, Хаська будет очень, очень разочарована. Ей подавай сухость, тепло и людей побольше. Чтоб было кого понюхать.
Кажется, это не я - избранная, это моя кошка – избранная. Все делается по слову (или по мяуканью?) ее: портовый кабачок, рыбацкий городишко, камин с открытым огнем и много посетителей, пахнущих вкусными рыбьими кишками. Хаська рвется из рук. Вокруг мир ее мечты. Одни пыльные декоративные сети, свисающие вдоль стен до самого пола, чего стоят. Я бы на ее месте не была так уверена. Полы мира мечты уставлены преогромными сапогами, в которых, к сожалению, находятся чьи-то ноги. Хвост и лапы демиургической кошки в явной опасности. Притом, что бедное животное, не избалованное обществом людей, твердо намерено познакомиться с каждым, от кого тянет замечательным душком «Житана» и просроченных морепродуктов. Это ее программа-минимум. Мне остается лишь надеяться на местное гуманное отношение к кошачьему племени.
Я сажусь за столик с наилучшим обзором интерьера. Чтоб в случае чего извести обидчика моей животины на корню. А Хаська уже путешествует по столам, норовя сунуть хвост в каждую кружку с пивом. Здесь, похоже, все пьют пиво.
- А можно мне рому? – спрашиваю я Морехода. Он кивает. Я буду пить ром, мой спутник будет пить ром, Хаська будет пить ром, всем рому, домой пойдем на бровях под песни из мультфильма «Остров сокровищ»…
- Это что за место? – интересуюсь я у Морехода, пока мы ждем традиционный напиток всех сухопутных выпендрежников, забредших в портовый кабак.
- Да как сказать… - Мореход мнется. – В общем, это МОЕ место. Я здесь отдыхаю. Разговоры веду. Дебоширю. Меняю своих попутчиков на чьих-нибудь еще. И здесь никто не бывает, кроме меня и моих попутчиков.
Я в ужасе пялюсь на него. Мой проводник по водам бессознательного спятил. Тут же сотня человек народу! Что значит…
Ах, да-а-а-а! Мелькнуло, мелькнуло в нашем разговоре однажды: он возит нас поодиночке, сколько бы нас ни было. Значит, все эти дядьки в бородах, свитерах, куртках, кителях, камзолах и черт знает в каких еще сугубо моряцких прикидах – Мореходы. Клоны, можно сказать, моего наставника, моего мучителя. То-то они и к Хаське относятся, как к давней знакомой. Иными словами, никому до нее дела нет. Пусть бродит по столам, пусть обнюхивает обшлага, пусть пытается пить из кружек и есть из тарелок. Своя.
- Сейчас тебе в верхний мир нельзя, - поясняет Мореход, не дожидаясь моего вопроса: почему здесь, почему не у… меня? – Вот успокоишься, привыкнешь к тому, что ты – демиург, а там и…
- Помнишь, как ты превратил меня в Кали, а сам стал броллаханом? – припоминаю я.
- Я тебя ни в кого не превращал! – хмыкает Мореход. – Эта, как ты ее называешь, Кали – одна из твоих, э-э-э, функций. Я же тебе сказал – ты не парка, ты все три парки. Нити судьбы и прядешь, и мотаешь, и режешь. То есть смерть – это тоже ты. Чем Кали и занята. Смертью всего сущего.
- А почему она тогда из нашей, земной мифологии? – торможу я.
Мореход качает головой: опять ты ерунду метешь! Могла бы и догадаться. Ну конечно, а откуда средневековая киллерша Викинг берет свои познания о том, чего в ее мире не изобрели, не написали, не нарисовали, не построили, не взорвали, не, не, не? Из меня. Демиург строит мир из себя. Другого материала у него нет.
Вцепляюсь в тяжелый резной стаканчик с ромом и делаю преизрядный глоток. Заниматься рукоделием прямо по человеческой плоти мне боязно. Наплетешь узоров, узлов навяжешь, потом за качество отвечай. И чем за производственный брак оправдаться? Недостатком опыта?
Вот откуда у моего благоприобретенного страха умозрительности уши торчат. Желание не просто выдумывать сущее, но и знать, чувствовать кожей, мышцами, костями, как оно живет, как работает, как рождает подобное себе – это желание не комнатной зверюшки по прозванию «писатель», а демиурга. Если телом устройство мира не понять – такого навоображать можно… Неудивительно, что создатель миров, отпочковавшийся от моего привычного образа жизни, проникся глубоким презрением к «недоколлегам» из писательского сословия, к этим мастерам недоделанных вселенных. Да, коллеги!
- Ты что-то сказал насчет избранности? – осторожно спрашиваю я. Мне не хочется выслушивать насмешки. Я уже осознала: нас много. Видимо, для порождения реальностей нужен талант, которым не одна я, замечательная, наделена. И хорошо. Есть у кого поучиться.
- На обучение не рассчитывай, - обламывает мои надежды капитан единственного в своем роде судна (или миллиардов единственных в своем роде судов). – Все, что тебе надо узнать, узнаешь сама. Ты и тебе подобные – самоучки. И не сказать, чтобы гении. Есть и полные м-м-м…
- Ясно-ясно! – Я подавляю обличительный порыв распоясавшегося Морехода. – А еще рому демиургу дадут?
Мне подливают из высокой темно-янтарной бутылки.
- Кубу либре хочешь? – с оттенком неодобрения спрашивает мой собутыльник. Я качаю головой. Пить в таком месте ром с кока-колой мне представляется нелепостью. Это заведение – не для коктейлей. Оно для честного, грубого, бескомпромиссного пьянства. Единственного вида отдыха уловленных душ и пленивших эти души мореходов.
- А скажи-ка мне, Агасфер ты мой… - начинаю я, оторвавшись от стаканчика,
