как и заведено меж людьми и демиургами. Викинг приписывает мне собственные прозрения, родившиеся из наблюдательности, отшлифованной жизнью киллера-одиночки. Я не возражаю. Пусть думает, что обязана мне какими-то дарами, подсказками, вестями… Пока она не готова понять, что предоставлена сама себе. Это как оказаться в открытом море. Без якоря.
Я принимаю решение: дать этим двоим то, чего они ищут. Мое божественное решение крепко, я щедра, душа моя легка, пути мои неисповедимы. Эти двое и сами, не ведая того, дают мне ключ. Пусть я не похожа на Дракона, а он — на меня. Будущее у нас есть. А нет — так найдется. Я его придумаю. Я умею. Иначе не сидели бы напротив меня эти двое, объединенные невесть чем невесть для чего. Идите, дети мои, удача с вами. Я с вами, куда ж я денусь.
— Как пирожки? — интересуюсь я, входя в кухню.
— Да скоро уже, — радостно отвечает Константин, заглядывая в духовку. — Ты чего так долго?
— Ага, долго, — рассеянно киваю я. — Даже проголодалась.
Еще бы! За целую ночь у костра поневоле проголодаешься.
— Слушай, у тебя все волосы в песке! — удивляется Дракон. — Ты где так испачкалась?
Я только отвожу глаза. Что тут скажешь?
«Старик, мне страшно!» —
«Слушай, Гость, и сердце успокой!
Не души мертвых, жертвы зла,
Вошли, вернувшись, в их тела,
Но светлых духов рой».
С.Т.Кольридж «Сказание о Старом Мореходе»
С тех пор, как мы попали в зазеркалье, перед нами точно альбом открыток раскрыли: цветущие равнины, таинственные болота, огнедышащие горы, разноцветные холмы… Вот только моря нам ни разу не показали. Хотя все дороги зазеркалья ведут именно к морю.
Разжечь костер — ночью, на пляже, рядом с полосой прибоя — это особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Поэтому даже если тебе не нужно ни греться, ни рыбу жарить, ни комарье отгонять — все равно. Разведи костер и вглядись в его алое сердце, пляшущее под шум волн, как под медленный рокот далеких барабанов. И увидишь будущее.
Или, по крайней мере, истинное лицо настоящего.
Языки пламени режут темноту на дольки и снимают маски с существ, сидящих на песке по ту сторону костра. Трансакция больше не старуха с добродушно-понимающим выражением лица, броллахан больше не бестелесный призрак в провисшем плаще. И я больше не я, и Дубина больше не Дубина. Костер раскрывает нашу ложь, ни в чем нас не уличая и не насмехаясь над неудачной попыткой соврать.
Костер, костер, людям бы у тебя поучиться. Если бы не их страстное желание одержать победу над ближним — хоть самую смешную, хоть самую игрушечную — не стояли бы между нами непроницаемой стеной ложь и отчуждение, не пришлось бы тратить жизнь на пробивание брешей в чужих стенах и на непрерывную починку своей собственной…
— Значит, вот ты кто… — роняю я, всматриваясь в бывшую помощницу свою Транскцию, некогда явившуюся мне под видом Безумной Карги, — не ожидала…
— Конечно, ожидала! И даже звала, — кивает Трансакция. — Иначе меня вообще бы тут не было. Мне здесь не место, сама понимаешь.
— Как, ты говоришь, тебя зовут? — небрежно спрашивает Геркулес, тоже изменившийся нехило. Куда-то исчезли шрамы от плетей и кандалов, клеймо на плече, удостоверяющие его принадлежность рабскому сословию, зато в манерах появилась вальяжность, во взгляде — снисходительность…
— Ася, — улыбаясь, повторяет довольно молодая сероглазая женщина, сменившая добрую старую Трансаку. Есть в ней что-то раздражающе знакомое: как взгляну в это лицо, так сразу начинаю припоминать, где я могла его видеть — думаю-думаю, а вспомнить не могу…
— И ты из нижнего мира? — снова встревает Геркулес, ставший до неприличия независимым и любопытным.
— Ну, это для вас он нижний, — смеется Ася. — А для меня он очень даже срединный.
— А суккуб с маридом тогда откуда? — недоумеваю я.
— Ну, — мнется новая версия мистификаторши Трансакции, — эти миры и для меня низковаты. Где-то на уровне, гм, малого таза.
— Грубо говоря, моя епархия, — смеется бывший броллахан, обретший плоть — и какую!
Капитаном «Летучего Голландца» бы ему быть, в такой-то плоти. Соль этого моря, плещущего за нашей спиной, у него в крови, в костях, в радужке глаз, в каждой клетке тела. При такой внешности не требуются ни ругающиеся на всех языках мира попугаи, ни камзолы с золотым шитьем по обшлагам, ни сабли-пистолеты, бренчащие при ходьбе в такт поскрипыванию протеза. Да и протез тоже не нужен. И без этих красивостей видно — мореход. Старый мореход…
— 'Две сотни жизней смерть взяла, оборвала их нить, а черви, слизни — все живут, и я обязан жить!' — бормочу я, смотря в равнодушные глаза цвета ночного неба и ночного моря.
— А! — отмахивается Мореход-броллахан. — Романтически-наркотические бредни. Матрос, убей он хоть альбатроса, хоть жену родную, не сбрендил бы, точно бедолага из баллады, хоть какие ему глюки показывай. Мореходы — народ крепкий, к глюкам привычный…
— Особенно такие, как ты, — ухмыляется Геркулес.
— А такие, как я, — особенно! — возвращает ему подначку Мореход.
Пока они перешучиваются, я сижу, привалившись спиной к камням волнолома, и перевариваю все, что узнала за длинный, бесконечно длинный вечер.
Когда, пройдя рощу навылет, мы не обнаружили ничего похожего на реку времени, Геркулес лишь плечами пожал. Ну нету и нету. Мне бы тоже плечами пожать: а я что могу сделать? — и вернуться в рощу, на новый круг. Но я почему-то была уверена: идем мы правильно и скоро будем на месте. Меня тянуло в сторону от лесов, к морю.
Трудно не узнать взморье, поскучневшую природу, волны песка с редкими пучками колючей травы — как предупреждение моря о скором своем появлении на горизонте. Мы понимали, куда идем. Вот только не знали, зачем.
Оказалось — чтобы еще немного развеять зазеркальный туман, пеленой окутавший наши мозги. Еще чуть-чуть себя высвободить из-под гнета страхов и надежд, перевирающих реальность на свой лад…
Эти двое уже ждали нас у полосы прибоя. Даже костер соорудили. Для вящей доверительности атмосферы, наверное. А как уселись мы с другой стороны огня, так они нам и объявили: никакие мы не Трансакция с броллаханом, а существа из нижних миров — демоны, если хотите, но не ваши. Скорее уж вы с Дубиной — наши люди.
Ася — женщина, которую Мореход много лет водит опасными путями по своему морю. Морю Ид. Сам он суши сторонится, хотя, как все моряки, много берегов видал. И все-таки знает только воды. Их он знает даже лучше, чем звездное небо над головой или палубу под ногами. Море Ид — не просто жизнь Морехода, оно его душа и плоть. Не удивительно, что Мореходу скучно наедине с собой.
Поэтому в любом порту, в который заходит, старый пират выбирает себе попутчика. И берет с собой в море Ид, не спрашивая согласия. Мореходу без разницы людское мнение. На любой счет. И к каким бы пристаням ни причаливал корабль, никуда попутчик не денется. Бывает, что так и умирает на корабле, посреди таинственных вод, не зная, где суша и есть ли вообще на свете такая вещь, как суша.
Нет, Мореход, конечно, пират и тиран, но не рабовладелец.
Вот Ася, например, вольна уйти куда угодно и в какой угодно момент. Да скажи она посреди дороги: назад! Вернемся в порт, я хочу сойти! — и повернет Мореход, и доставит ее в любую точку любого из островов своего архипелага, между которыми курсирует целую вечность. Но Асе некуда идти. Потому что Мореход берет в попутчики бездомные души — а это привязка куда надежнее, чем канат или цепь, которые всегда есть шанс перепилить…
Когда человек годами бродит по ненавистной ему суше и знай себе мечтает, как бы ему отсюда
