— Ну вот, я же всегда говорил, что надо завести собаку. Гости подъезжают, а предупредить-то и некому.
И верно, сверкая эмалью, стеклом и никелем, к лагерю приближалась присадистая пепельная „Волга“. Прокопий Павлович поперхнулся чаем, как-то непривычно сгорбился и семенящей походкой заспешил навстречу неожиданным гостям.
— Ой, уж не шеф ли это мой, академик Богомолов! — ахнула Лариса и побежала к себе в палатку.
После такого предположения паника приняла нешуточные размеры. Юные туземцы без просьб и напоминаний стали лихорадочно прибирать со стола и мыть посуду, чего за ними никогда прежде не наблюдалось. Даже Харитоныч, и тот, поплевав на свой махорочный окурок, старательно затоптал его в землю. Всеобщая тревога обошла стороной только пятилетнюю Ларисину дочку и тридцатидвухлетнего Олега. Оба они, правда, встали из-за стола, но лица их выражали одно только чистое любопытство с той лишь разницей, что Светочка, эта уменьшенная и потому забавная и трогательная копия Ларисы, засунула палец в рот, а Олег же этого делать не стал.
Между тем машина остановилась. Из нее выскочил молодой человек с огромным фотоаппаратом на груди, открыл заднюю дверцу и помог выйти представительной даме в брюках и противосолнечных очках, упитанному мальчику, высокой худосочной девице лет двадцати, а под конец с величайшими предосторожностями извлек из „Волги“ седовласого джентльмена с эспаньолкой, в белом полотняном костюме.
— Ах, это же вовсе не Богомолов!
Поэт обернулся — рядом стояла Лариса с чуть-чуть подведенными губами и в элегантном полосатом платье.
— Кто бы он ни был — поклон ему земной, — наклонившись к ней, сказал Олег. — Благодаря этому человеку я впервые вижу тебя не в шортах. Поверь, в платье ты гораздо красивее.
— Позвольте вас представить друг другу, — ослепительно улыбался молодой человек с фотоаппаратом и даже пританцовывал от избытка энергии. — Это Прокопий Павлович Хомутов, работник нашего института. Третий год уже ведет здесь интереснейшие исследования. А это наш уважаемый гость, — тут молодой человек неуловимо изменил голос, так что все дальнейшее выделялось как бы жирным шрифтом, — профессор Ефим Лазаревич Одиозов, крупнейший специалист по млекопитающим Сибири и Дальнего Востока.
— Оставьте, любезный, эту официальщину! — добродушно засмеялся профессор. — Право, ни к чему все это. Уж коли мы удостоились счастья попасть в столь живописное место, то давайте по-простому, как говорится, по-нашенски! Итак, любезный э-э… Прокопий Прокопьевич, покажите нам ваши антики!
— Да-да, прошу, прошу, — засуетился Хомутов, делая обеими руками неуклюжие приглашающие жесты. — Вот сюда, сюда… Вот тропочка…
— Это становится любопытным, — пробормотал поэт, пристраиваясь в хвост процессии.
Тропа, чуть попетляв меж сосенок в рост человека, резко взбежала на желтую гряду отвала, с высоты которой открылось все захоронение.
— Гм! — густо кашлянул профессор, стоя в позе полководца, озирающего поле битвы. — Что же, впечатляет… Значит, эту ямищу все ручками, ручками, да?
— Совершенно верно, — поспешил откликнуться Хомутов. — При помощи обыкновенных лопат и вот таких тазиков.
— Добротная ручная работа! — хохотнул молодой человек, бодро расчехляя свой фотоаппарат.
— Но это же совсем не то, что вы нам обещали, — простонала худосочная профессорская дочь. — А я так мечтала вернуться в консерваторию и рассказать нашим, что видела нечто совершенно, совершенно невероятное.
Молодой человек виновато развел руками и увял.
— Друг мой, ты не совсем права, — мягко упрекнул ее папаша-профессор. — Наоборот, здесь есть над чем подумать, и хорошо подумать!
— Очень много неясного, — рискнул вставить Прокопий Павлович.
— Вот это-то как раз и хорошо, Павел Павлович! — воскликнул профессор и молодецкой рысцой спустился к краю захоронения. — Возьмем хотя бы камни, из которых построены стены. Они, конечно, доставлены с соседних гор. Пошлите туда людей, пусть они поищут следы старых каменоломен. Это раз. Попробуйте найти остатки дорог, по которым свозился сюда камень. Измерьте длину этих дорог, мысленно реставрируйте их и нанесите на план. Далее. Стены перед вами — вычислите объем всего строительного материала, общий вес его, и вы сможете узнать, сколько повозок, тяглового скота и людей было занято на строительстве. Чем не тема для диссертации?! — Ефим Лазаревич воодушевлялся все больше. — В старых каменоломнях можете, видимо, поискать инструменты, при помощи которых велись разработки…
Неизвестно, что при этом имел в виду почтенный профессор: то ли он всерьез полагал, что древние ломы и зубила могли пролежать на открытом воздухе две тысячи двести лет и не превратиться в ржавый прах, то ли он походя высказал одну из тех столь обожаемых учеными „безумных гипотез“, которые поставлены ныне гораздо выше старомодного здравого смысла.
Владелец роскошного фотоаппарата, которого поэт на некоторое время потерял было из виду, снова воспрянул к жизни и начал бурно проявлять свою неуемную энергию.
— Очень фотогеничная могилка, очень! — восклицал он, возникая чуть ли не одновременно в разных концах раскопа. — Потрясающий фон! Смотрится! — Мощный объектив стремительно полыхал голубыми вспышками. — Ефим Лазаревич, прошу вас чуть повернуться в мою сторону. Так, так! Прелестно, прелестно! Еще один кадр. Отлично.
— Мам! — басом сказал вдруг упитанный мальчик. — А здесь медведи есть?
— Что ты, что ты, Енюша! — отвечала дама в противосолнечных очках. — Как только они увидели нашу машину, так сразу же убежали далеко-далеко.
— Молодчина! Зверобой, Кожаный Чулок! — восхитился Олег, — Медведя ему подавай — парень будет великим охотником!
Профессорша в брюках тотчас непроизвольным движением подтянула мальчика к себе и, поправляя на нем что-то, проворковала:
— А мы вовсе и не такие, да? А мы вовсе будем пианистами, правда, Енюша?
Енюша в ответ солидно засопел.
— Я извиняюсь, вы кто, собственно, такой? — услышал поэт обращенный, видимо, к нему вопрос и обернулся — рядом, глядя неприязненно и подозрительно, стоял энергичный молодой человек. И только тут Олег сообразил, как он выглядит в глазах приезжих. Поскольку цивильный костюм приберегался для выхода „на люди“, на раскопе он щеголял в выданных Хомутовым уродливых спецовочных брюках шириной, как говорил Гоголь, с Черное море. Если добавить к этому босые ноги, поцарапанную физиономию и еще не сошедшую багровую полосу от кнута Харитоныча на голой спине, то ясно, что мог подумать молодой человек, столь заботливо опекающий профессорскую семью. Поэт поддернул брюки и осклабился:
— Напрасно вы, гражданин начальничек, обижаете меня. Я ведь со своим проклятым уголовным прошлым наглухо завязал. Все, кранты!
Молодой человек моргнул раз, другой, потом принужденно заулыбался.
— Что вы, что вы! Я ведь без всякого… Исправленному верить, не так ли? Хе-хе…
В ответ Олег свойски потрепал его по плечу и спросил сиплым шепотом:
— Слухай, кореш, у тебя спиртяги с собой нет, а?
Молодой человек что-то пискнул невнятно и бочком-бочком стал отходить от Олега.
— Обратите внимание на стены, — доносился голос Хомутова. — Высота их в настоящее время около пяти метров. Я уверен, что они продолжаются вниз еще метров на семь-восемь… Кладка очень тщательная, камень к камню подогнаны мастерски, и при этом ни намека на какой-нибудь связующий раствор. Как же возводились эти стены? Ведь все должно было рухнуть еще на втором метре!
— Постарайтесь взять на анализ пыль из зазоров между камнями, — глубокомысленно отозвался профессор. — Я склонен думать, что здесь могли применяться органические скрепители. Продукты брожения молока, например. А что есть кислое молоко? Это ведь, по существу, казеиновый клей!.. Рекомендую также привлечь специалиста-архитектора, ему здесь найдется дело. Вы заметили, как уложены камни? Одни вдоль,
