Кто-то постучал в деревянную дверь. Сестра Анна пошла открыть, и в комнату вошел Томас. Он что- то прошептал ей на ухо, и та поманила к себе Элинор.
Адам повернулся и сердито воззрился на троицу.
— Что там такое? Я тут не потерплю никаких перешептываний!
Элинор в волнении прижала руку к сердцу.
— Милорд, быть может, у нас есть причина…
Ее голос дрожал, как и рука.
— Замолчи, дитя мое! Это мой замок, и, пока я жив, я тут полноправный хозяин. Что означает это ваше бормотание?
Элинор опустила голову, выражая покорность.
— Милорд, отец Ансельм только что проснулся. К нему, кажется, вернулись разум, речь и память.
— Это хорошие новости! — сказал Адам, бросив взгляд на Джеффри. — Может быть, он поможет нам найти чудовище, нападающее в Вайнторпе на достойных людей.
Элинор кивнула Томасу, и он сделал шаг вперед.
— Да, он в состоянии нам помочь, милорд, — сказал он. Джеффри быстро взглянул на жену, его темные глаза расширились.
— Он видел, кто его столкнул? — спросил Адам.
— Не только — Томас переминался с ноги на ногу, уперев глаза в пол.
— Так говорите же! Сейчас не время для монашеского смирения. Кто? — закричал Адам.
Томас кашлянул и робко посмотрел на Элинор.
— Говорите, брат Томас. Я позволяю, — ответила она, строго поджав губы.
— Он не видел, кто его толкнул, но он и вправду видел, кто убил Генри.
Адам большими шагами подошел к Томасу, взял монаха за плечи и сильно тряхнул его. — Кто, монах? Кто убил Генри?
— Милорд, я не решаюсь сказать.
— Я что, должен упрятать вас под замок? Быть может, пара дней в темном чулане придаст вам решимости…
— Отец!
Томас побледнел.
— В этом нет нужды, милорд. В минуту, когда на него напали, отец Ансельм как раз стоял у дверей в спальню убийцы. Человек, убивший Генри, — это леди Исабель.
Воздух прорезал вопль Исабель.
Сэр Джеффри, раскрыв рот в беззвучном крике, хотел было схватить жену за руку, но со стоном рухнул обратно, когда рана отозвалась жестокой болью.
Леди Исабель стояла, умоляюще выставив вперед дрожащую руку. Другой рукой она комкала ткань платья над сердцем.
— Милорды… — начала она шепотом, в ужасе посмотрев сперва на своего мужа, потом на Адама и, наконец, на Элинор.
Юлиана сделала шаг вперед. Обернувшись, она ласково провела ладонью по лицу мачехи, убрав под покрывало выбившийся локон светлых волос.
— Ш-ш-ш, миледи, — нежно сказала она, — вам нечего бояться.
Она обвела взглядом собравшихся, глядевших на нее во все глаза.
— Невинные люди не должны больше дрожать от ужаса перед этой тайной. Я надеялась, что Роберта признают невиновным в убийстве Генри. После нападения на отца Ансельма я думала, что его освободят, потому что, запертый в темнице, он не мог совершить ничего подобного. Потом я надеялась, что нападение на моего отца, наконец, вернет ему свободу. Воистину, Роберт не должен был страдать только потому, что нашел тело моего брата, и я бы никогда не позволила, чтобы его повесили за то, чего он не делал.
Сэр Джеффри, натужно кашляя, повернулся и поймал взгляд дочери.
— Ты не можешь знать, кто совершил все эти преступления, дочь. Поберегись обвинять кого-нибудь, не зная наверняка, — голос его был еле слышен, слова выходили с трудом.
— Я знаю, что говорю, милорд, — ответила она. В ее голосе и поведении чувствовалась спокойная уверенность.
Для Элинор, казалось, время остановилось. Она поймала себя на том, что думает о женщине, стоящей перед ней, что от нее, как от святой, исходит безмятежность и что это не может быть та смертная Юлиана, которую она знала много лет назад.
— Кто это сделал? — наконец спросила она. От напряжения ее собственный голос прозвучал хрипло.
— Это сделала я.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
— Нет! — вскричал Джеффри, — Неправда, дочь. Ты никого не убивала. Ты не ударяла меня ножом. Ты не сталкивала с лестницы священника. Ты ни в чем не виновата!
Юлиана безмятежно улыбнулась отцу:
— Вы, конечно, сами знаете, что не ваша жена напала на вас.
Джеффри попытался сесть на кровати.
— Но и не ты!
— Откуда вы можете знать? Вы говорите, что не видели, кто это сделал. — Юлиана осторожно присела на край кровати и взяла руку отца в свои.
— Вы понимаете, что леди Исабель — слабая женщина, но меня-то, отец, вы знаете.
Джеффри повернул голову:
— Ты не сделала ничего из этого.
— Ребенком я влезала на самые высокие деревья. Исабель стояла на земле и подбадривала меня, сама она не могла залезть даже на нижние ветки. Она всегда была гораздо женственнее меня.
— Не нужно, дитя, — прошептал Джеффри, стискивая ее руку.
— В детстве, когда Генри делался невыносим, я набрасывалась на него и валила на землю, драла за волосы и давала затрещины. Разве он не бегал к вам жаловаться? — Юлиана тихо рассмеялась. — Разве вы не помните, как часто вам приходилось растаскивать нас с братом, когда мы ссорились?
— Это были пустяки. Дети часто ведут себя так. Все это было несерьезно. Не пытайся, Юлиана, выдумать то, чего нет.
— Генри так и не простил мне своего позора.
— Ты не унижала его перед другими мальчишками.
— Все это происходило на глазах Исабель, отец. Он не забыл этого и нашел повод отомстить. Став взрослым и перестав бояться моих кулаков, он начал рассказывать обо мне налево и направо скверные истории — всякому, кто только желал слушать. Любой женщине трудно защитить свою честь, когда ее собственный брат чернит ее. Разве вы не видели, что между нами происходит?
По щекам сэра Джеффри медленно заструились слезы.
— Ты всегда была умнее его. Я думал, что тебе всегда все будет лучше удаваться. Да, он мне жаловался…
— А потом перестал? Так ведь?
— Мы с ним отдалились друг от друга. Ты это знаешь, но нарочно преувеличиваешь серьезность ваших ссор.
— Разве? Слухи, которые распространял Генри, заставили бы любого задуматься, прежде чем согласиться взять меня в жены. Любой монастырь, несмотря на самый щедрый взнос, не захотел бы принять меня в число своих монахинь. Я должна была убить Генри, чтобы спасти свое доброе имя. И вы только что сами сказали, что я умна. Тогда я, уж конечно, знала, когда на вас легче всего напасть. — Она
