это стыдно. Я тебя не понимаю, перестала вообще понимать.
— А ты попробуй понять — может, получится…
— Я и пытаюсь… Но что-то не очень выходит.
Мы идем по проспекту. Навстречу — парочки и компании молодежи. Все веселые, кто-то пьет на ходу коктейли и пиво. У меня настроение мрачное — Настя меня напрягает. Не только тем, что сейчас говорила, а вообще — своими повадками и понятиями. Иногда мне с ней хорошо, а иногда не хочется видеть ее вообще. Скоро год, как мы с ней встречаемся, и сначала все было отлично. Потом я уехал в Америку, и мы писали друг другу «эсэмэски» и «мэйлы», и скучали друг по другу, и ждали момента, когда увидимся снова…
— Саш, а скажи мне честно… Тебе правда нравится то, что ты делаешь? Твой музыкальный проект…
— Я уже говорил много раз, что нравится.
— Ну, все меняется. Может, тебе было нужно самовыразиться. Может, у тебя был период такой…Ведь в жизни бывают моменты… Кто-то начинает заниматься альпинизмом, кто-то чем-то еще…
— Ну, это разные вещи — музыка и альпинизм.
— Это я так, для примера… Просто, мне это кажется чем-то таким… Я тебе говорила уже… Для грубой неотесанной молодежи, для пэтэушников…
— Мало ли, что может казаться? Вон ты вообще слушаешь техно, и я тебя никогда насчет этого не стебал.
— А что здесь такого? Вся молодежь слушает техно. Хорошая танцевальная музыка.
— Именно так — «вся молодежь». И ты тоже хочешь, как все?
— Да нет, ничего я не хочу. Но если мне нравится…
— Вот и мне моя музыка нравится.
— А мне — моя.
— Твое техно — развлекательная жвачка для людей с тупыми мозгами. Для тех, кому на все наплевать, кому не хочется думать.
— Музыка вся развлекательная. Это такой же продукт, как сникерс или кола. Не надо только говорить, что у рока или у панка есть глубокий смысл.
— У некоторых групп он есть.
— Ну и у техно-групп тоже.
— Ладно, с тобой бесполезно спорить.
— И с тобой тоже.
— Давайте, значится, передохнем, — говорит Глеб.
Он снимает бас-гитару, ставит на подставку. Леха продолжает что-то настукивать.
— Перестань молотить! — кричит Глеб. — И так уши заложило. База какая-то левая, бас вообще не звучит.
— Да ладно, не так уж и плохо, — говорю я.
Леха вылезает из-за барабанов, подходит к окну. За желтыми деревьями — соседний дом и кусок улицы. Я окручиваю крышку у бутылки воды, делаю долгий глоток. Глеб протягивает руку, я даю ему воду. Леха подходит к столу в углу, выдвигает ящик, сует в него руку, достает бутылку без этикетки. В ней — немного прозрачной жидкости. Леха поворачивается к нам, улыбается.
— Коллеги, кто-нибудь желает присоединиться?
— Нет, спасибо, — говорю я. — И тебе не советую тоже. Мало ли, что там внутри?
Леха откручивает крышку, нюхает.
— По моим ощущениям, вроде, водочка…
— А если нет?
— Ты меня обижаешь, Александр. Этот напиток я всегда определю по запаху.
Леха пьет, высоко закинув бутылку, проливает на стол. Он морщится, улыбается, кладет бутылку на место.
— Ладно, давайте играть, — говорю я. — Время тикает.
Анатолий заходит в комнату.
— Все, ребята, осталось пять минут. Следующая группа ждет… А что за запах такой, а?
— Наверно, водкой пахнет, — улыбаясь, говорит Леха.
— Какой еще водкой? Что за шутки такие?
— Ну, у вас там, вроде, была…
Анатолий подходит к столу, выдвигает ящик, достает пустую бутылку, смотрит на Леху.
— И ты что, ее выпил?
Леха кивает.
— Ты что, блядь, охуел? По чужим столам лазишь? Ты что, не понимаешь, что ты здесь в гостях? Ты пришел ко мне в гости, можно сказать, и ты лазил здесь, как какой-нибудь бомж… А если б там была бутылка коньяка? «Хенесси», блядь, какого-нибудь, ты бы тоже все выжрал? Нет, это просто пиздец, маты сами сыплются с языка — так ты меня удивил. Я просто охуеваю… Вы, блядь, какие-то ебанутые все — поколение «икс», поколение «игрек», хуй знает что. У нас такого не было никогда — тоже ведь музыканты, и покруче, чем сейчас. Я в «Землянах» играл на ударных. Приезжаем в какой-нибудь город — гастроль десять дней. И каждый день — дворец спорта, причем полный всегда, под завязку. И чтобы кто-нибудь водку там спиздил, такого не было, быть не могло…
По фойе дома культуры бегают девочки лет по десять в балетных пачках. Мы проходим мимо них, стараясь не ударить инструментами, выходим на крыльцо.
— Ну что, Леха, спасибо тебе, — говорю я. — Теперь новую базу надо искать.
— Херня, — говорит Глеб. — Баз в Москве дофига. А эта параша уже надоела.
Отмыкаю дверь, захожу в квартиру. Снимаю с плеча гитару, прислоняю к стене. Она падает, я ловлю ее за ручку чехла, осторожно кладу на пол.
— Эй, есть здесь кто живой?
— Я на балконе! — кричит мама.
Я снимаю кроссовки, прохожу через комнату, выхожу на балкон. Мама курит. Она курит редко — только когда ее достают на работе. Она работает в турфирме — уже пять лет, а до этого вела географию в школе.
Я спрашиваю:
— Что, опять проблемы на работе?
— Можно сказать и так.
— А что случилось?
— Так, ничего. Мелочи. Не хочу об этом. Все пройдет…
— Вспоминать не надо…
Мама тушит сигарету о поручень балкона, кладет окурок на карниз, чтобы потом выбросить. Она никогда не бросит окурок вниз. Говорит, что так делают только люмпены.
— Как репетиция?
— В общем, нормально. Но базе той больше не будем.
— А почему?
— Так, хозяин какой-то странный. Очень странный. Кстати, барабанил когда-то в «Землянах».
— Группа моей молодости. А куда они делись потом?
— Не знаю. Кому они на фиг нужны?
— Как это — кому нужны? Их вся страна практически слушала. «Но снится нам не рокот космодрома…»
— «Не эта ледяная синева…», — напеваю я, пародируя.
— И все-таки, лучше, чем официоз. Леонтьев, Пугачева, Кобзон…
— А «Земляне» — не официоз?
