— Доброе утро! Можете подниматься. Пусть и впредь так будет: радио с вечера не выключайте, а как только утром заговорит — поднимайтесь. Занимайтесь своими делами, как обычно, а мы в это время будем на чердаке… Там постелено?
— Да. Рядна, кожух… Возьмите еще подушки! — предложила Екатерина Ивановна, — и перину, холодно все-таки…
— Спасибо, не нужно.
— Завтракать будете?
— Позже. Екатерина Ивановна, когда будете уходить, запирайте хату так, чтобы все видели: на замке.
— Что приготовить на завтрак, на обед?
— Ничего не нужно. Продукты имеем. Кипяток оставьте. А если и картошки сварите — не откажемся. Естественно, заплатим.
— Еще чего! — обиделась Анна.
— Да, хочу попросить: не задерживайтесь, девчата, в селе по вечерам. Как стемнеет — домой.
Переговариваясь шепотом, Ипатов и его помощники быстро устроились на чердаке. Сам он, засыпая, слышал, как скрипели двери, как женщины ходили по сеням, по двору, возились возле коровы, как молочные струйки звонко ударяли в стенки подойника…
Проснулся от легкого толчка. Быстро приподнялся на руках и увидел обрамленное темным платком лицо хозяйки, которая стояла на лестнице.
— Можете спускаться, — прошептала.
Через минуту она вышла во двор — в распахнутую дверь на мгновение заглянуло солнце, ярко осветив сени. Затем звякнул замок.
В комнате, куда они перешли, захватив вещевые мешки, было тепло, уютно, пахло наваристым борщом.
— Борщик! — обрадовался Михаил, заглядывая в кастрюлю на горячей плите.
Ипатов осмотрелся. Знакомая обстановка! Много раз виденная в таких же сельских хатах. Лавки под окнами, две деревянные кровати, покрытые ряднами домашней работы, потемневший от времени стол, сундук в углу, старый шкаф. На стенах — иконы, пожелтевший от времени портрет Тараса Шевченко, фотографии. С одной из них на него смотрит усатый польский солдат в конфедератке. «Наверное, муж хозяйки, — подумал, — отец девушек. Куда делся? Возможно, бесследно исчез в водовороте войны…»
Кровати аккуратно застелены, на столе и скамейках — ничего лишнего, пол чисто подметен. Безусловно, это ради них женщины так постарались.
Выглянул в окно. Сквозь голые ветви деревьев внизу видна серая лента дороги, покатый берег реки, за ней — горы в темно-зеленом одеянии леса, а дальше — пожелтевшие, оголенные склоны и вершины. Над всем этим — безоблачное, наполненное солнечным светом небо. Как в сказке!
Подошел ко второму окну. Из него были видны соседские постройки, такие же, как и эта, — рубленые, с островерхими потемневшими соломенными крышами, с узкими верандами вдоль стен. Третье окно выходило на огороды.
— Ты бы побрился, — сказал Ипатов Михаилу, который сбросил с себя верхнюю одежду. — Тоже мне девушка со щетиной.
Умылись, сели за стол. Степан вытащил из вещевого мешка и разложил хлеб, сахар, копченое мясо, масло, алюминиевые кружки и ложки…
— С разрешения хозяйки, хлопцы, отведаем борща. Молодцы женщины! Надо будет отблагодарить их, когда все закончится.
— Скоро ли? — засомневался Степан. — Не придется ли сидеть на чердаке до белых мух? Кто ведает, когда придут… Я же их повадки знаю! А то, глядишь, в другом месте объявятся. Думаешь, продукты только здесь заказали?
— И такое может случиться, — согласился Ипатов. Однако не сказал, что засады устроены в нескольких местах…
— Скорей бы уж пришли! — продолжал Степан. — Осточертело все! Кажется, на всю жизнь набродился по горам и лесам, как дикарь, насиделся в схронах…
— Так ты же за «самостийную» боролся, — поддел его Михаил.
— Дураком был. И нечего меня упрекать! Тоже мне умник нашелся…
— Хватит вам, — вмешался Ипатов, — расшумелись…
В комнате наступила тишина.
Хлебая горячий борщ, Ипатов подумал, что нужно будет сказать Михаилу, чтобы не дразнил Степана. Зачем напоминать ему о самом больном?.. Ведь несколько дней назад, задетый Михаилом за живое, Степан ответил резко: «Твое счастье, что ты не попал в беду, как я. В ястребках очутился, комсомольцем стал — теперь мудрый! Чистенький… А я хоть и запятнанный, зато своим разумом дошел, то к чему, где правда, а где кривда. Понял? Своим! Я человек битый. И за битого, говорят, двух небитых дают! Попал же я в беду из-за темноты своей… Ведь всего два класса. В школе священник не грамоте, а молитвам учил. Потом — война, а село оторвано от мира. Думаешь, легко было уяснить, кто прав, а кто нет?.. Теперь вину свою искупаю. И если уцелею, — навсегда уйду отсюда, поеду в другую область, устроюсь на работу, подыщу себе жену — и буду жить, как все!.. И никто не будет меня прошлым упрекать. Никто моим детям не скажет слова худого!»
Нет, он не ошибся, взяв их в помощники. Верил Степану, знал, что этот тридцатилетний здоровяк, который хотя и груб по натуре, зато совестливый, не подведет в самой сложной ситуации. Он и вправду по темноте своей очутился в банде. И надо отдать ему должное: со временем понял, что попал, как сам говорит, в беду. Бандеровщина так и не сумела сделать из него подлеца. Было известно, что его даже хотели пристрелить, когда отказался обагрить свои руки невинной кровью. Вскоре после этого удрал от них, раскаялся и попросился в одну из сельских групп самообороны на участке, где работал Ипатов. Он не раз брал его с собой, испытал в деле…
Михаил — тоже боевой, из комсомольцев-ястребков, которые с оружием в руках боролись с бандеровцами. По-разному сложились судьбы этих людей, но обоим Ипатов верил и ценил их.
Позавтракав, они возвратились на чердак.
— Спать, спать, — приказал старший лейтенант, слыша сквозь дремоту, как Степан что-то доказывает Михаилу…
Проснулся он под вечер. Посмотрел на часы. Пора было готовиться к ночи. Когда хозяйка появилась в сенях, попросил, чтобы, пока будут ужинать, Марийка на всякий случай подежурила во дворе. Пусть рубит хворост или что-нибудь другое делает, но чтобы никто случайно не вошел в хату.
Из села возвратилась Анна. Поднявшись по лестнице тихо рассказала: были представители из района, собирали людей. Говорили, между прочим, и о том, что кто-то ворует колхозный картофель, не убранный до сих пор. Воров ищут…
— Сюда могут зайти, — встревожился Ипатов. — Вот что, Аня: сделайте так, чтобы мы своевременно узнали, если и ваше хозяйство осмотреть пожелают…
«Тьфу! — выругался про себя. — Не было забот…» Теперь хоть участковому милиционеру открывайся!..
— Слышали, хлопцы? — обратился к своим товарищам. Его тревога передалась им. — Готовимся к неожиданностям…
Но все обошлось благополучно. Кого-то там задержали с мешком накопанной на колхозном поле картошки, и на этом закончилось.
Между тем время шло, а бандеровские заготовители не являлись. В хате вскоре свыклись с необычной обстановкой, у хозяев и их тайных квартирантов выработался определенный суточный ритм жизни. Каждое утро, как только оживал репродуктор, Ипатов со Степаном оставляли свои посты, Михаил снимал женскую одежду, и они лезли на чердак. Когда женщины управлялись по хозяйству и уходили на работу, спускались в натопленную, убранную комнату и расслаблялись, как говорил Александр, — умывались, завтракали, грелись. Потом возвращались на чердак и спали кто сколько мог.
Иногда к хозяевам заходили соседи, и тогда на чердаке замирали… Вечерами Ипатов узнавал о
