— Это было очень давно, — вздохнула она, — когда здесь была коммуна.
— Ее больше нет. Муру тут все перевернул с головы на ноги. — Джоани с гордостью расправила на бедрах слишком обтягивающую желто-красную юбку. — Больные съезжаются к нему отовсюду. Был даже парень из Перта в прошлом месяце. Вот уж больной, но Муру поставил его на ноги.
— Перт в самом деле далековато находится, — согласилась Джорджия, но, как ни дружески это прозвучало, Джоани недоверчиво прищурилась.
— Не знаю, что ты слышала о Муру в городе, но, что бы там ни говорили, дели на десять. Правда, Муру иногда слишком заносит, но нам всем тут приходится нелегко. Особенно когда начинаются проклятые дожди.
— Я помню.
Джоани усмехнулась, показывая красные десны и большие зубы:
— Поэтому вы уехали? Надоело мокнуть?
Не желая вспоминать о том, как они боролись, пытаясь отстоять коммуну, Джорджия лишь неопределенно пожала плечами:
— Наверно.
Коммуна превращалась в болото, когда начинался сезон дождей. Чтобы добраться от дома до кухни, приходилось преодолевать почти непреодолимые препятствия, и Джорджия с Доун приходили к завтраку все в грязи, словно выбрались из глубокого отстойника. И так же как Джорджия, Доун не свыклась с жизнью в тропическом лесу. Она скучала по городу и ненавидела здешние уборные, кишевшие червями. Не меньше вони досаждали ей ядовитые пауки, и неудивительно, что она сбежала в Канаду с ее чистым прозрачным воздухом.
На мгновение Джорджии пришло в голову, что можно было бы позвонить Доун, но она тотчас отвергла эту идею. Доун все бросит и примчится, а бандиты похитят ее тоже, и тогда Джорджии придется выручать из беды не одного, а двух родных людей.
— Ходить можешь? — спросила Джоани. — Увидишь, как тут стало. Муру сказал, чтобы ты жила у нас сколько захочешь.
— Простите, Джоани, но вам незачем мне что-то показывать. Я не останусь.
Та пришла в ужас:
— Муру убьет меня, если я не покажу тебе все. Он очень гордится тем, как здесь все изменилось благодаря ему.
— Мне пора, правда…
— Тогда я покажу только самое главное, — твердо произнесла Джоани и повела Джорджию вон из комнаты, потом по длинному коридору, как надеялась Джорджия, к входной двери. Однако это оказалась крошечная комнатка, в которую она неохотно вошла следом за Джоани, держась рукой за стену, так как у нее вновь закружилась голова.
В воздухе стояли ароматы сандалового дерева, лаванды и жженого можжевельника. Джорджия закрыла глаза и словно вернулась в коммуну, вот только в коммуне никогда не было так тихо. Там всегда был излишек кур и попугаев, смеха и громких споров, стука кастрюль и сковородок, детских криков и пения.
— Как ты? — спросила Джоани, которая, насупив брови, внимательно вглядывалась в Джорджию.
— Отлично. Спасибо, — выпрямившись, ответила Джорджия.
— Здесь он молится. Вообще-то молиться могут все. Но все же это место скорее принадлежит Муру.
Около противоположной стены расположился алтарь, сделанный из простых побеленных досок. Три ступеньки, по бокам вазы с цветами и плошки с песком, в который были воткнуты ароматические палочки.
На алтаре стояли две фотографии. На одной был Далай-лама, а при взгляде на вторую у Джорджии перехватило дыхание.
— Как ты? — опять спросила Джоани.
Не говоря ни слова, Джорджия показала на фотографию.
— Она работала тут. — Джоани потерла лоб и уставилась в пол. — И была в разбившемся самолете. Но она не виновата.
Джорджия коснулась фотографии пальцем.
То была Сьюзи Уилсон.
Джоани воспользовалась неожиданным энтузиазмом Джорджии и устроила ей полноценный тур по территории бывшей коммуны, где также были кухня, маленькая библиотека и балкон, выходивший на фиговое дерево, которое задыхалось в объятиях самого огромного из виденных ею вьющегося растения. Однако мысли Джорджии были заняты Сьюзи, и она спросила, не знакома ли Джоани с ее родственниками.
— Да у нее и нет никого, — ответила Джоани. — По крайней мере, здесь нет. Все в Китае.
— А где она жила?
Джоани нахмурилась, и Джорджия торопливо проговорила:
— Прошу прощения. Я слышала об аварии. Мне просто любопытно.
Джоани не ответила — похоже, не поверила Джорджии, а может, не пожелала удовлетворять ее любопытство, а повела ее дальше, в приемное отделение, по натертому, устланному татами коридору. Джорджия окинула взглядом парковку и насчитала девять автомобилей, в том числе два белых новехоньких «лендкрузера». На передних дверцах красовался алый лотос.
— Кто же все это финансирует? — спросила Джорджия.
Виляя необъятной задницей, Джоани бросила на ходу:
— У Муру денег куры не клюют. Пятьсот баксов за консультацию. Тысяча сто — за семинар в субботу и воскресенье. — Она наклонилась и вытащила застрявшую между пальцами нитку из татами. — Имей в виду, если тебе плохо, он поможет, не взяв денег, но только не труби об этом по всему свету, иначе сюда все сбегутся.
— Сколько человек посещают семинары?
— Иногда двадцать, иногда пятьдесят. По-разному.
За один уик-энд он получает от двадцати двух до пятидесяти пяти тысяч долларов.
— Часто бывают семинары?
— Каждые три месяца.
Джорджия посчитала в уме. Неплохо. Может быть, матери следовало уговорить людей остаться здесь всей коммуной? Тогда бы и они пользовались электричеством постоянно, а не два часа в день.
В душе Джорджии проснулась тревога, но она немедленно укротила ее. Приятно думать о маме, только не надо вспоминать, где она теперь.
За регистрационным столом сидела женщина в белой униформе. Она поздоровалась, и Джоани представила Джорджию.
— Пора проведать Тилли, — сказала Джоани регистраторше. — Как она сегодня?
— Не очень. Сама знаешь, каково это.
— Пойдем со мной, если хочешь, — предложила Джоани Джорджии. — Тилли любит новые лица. Наши ей до смерти надоели.
Джорджия согласилась в надежде узнать что-нибудь еще о Сьюзи.
Едва они оказались в комнате Тилли, как Джорджия пожалела, что пришла: ей сразу же ударила в нос густая вонь разложения. Как заварной крем, она облепила ей язык, и это было до того невыносимо, отвратительно, что Джорджия, как ни старалась, не совладала с собой и закрыла рукой рот.
Тилли лежала лицом к стене, и лицо у нее было серое, изнуренное болью. Как ни заставляла себя Джорджия свыкнуться с вонью, это было выше ее сил.
— Привет, — сказала Джоани, словно не замечая смрада.
Сделав над собой мучительное усилие, Тилли повернула голову, и Джорджия тотчас убрала руку с лица, стараясь не выказывать отвращения.
