Зеленою, почувствовал, как яд В груди горит, уносится орел Сквозь мрак и свет, сквозь вихрь и сквозь лазурь Гнетущей дурнотою ослеплен, В бескрайнюю воздушную пустыню, Так, движимый прелестной тенью грезы В сиянье ночи, мрачном и студеном, По буеракам, по болотам топким, Змей скользких света лунного топча, Бежал он, и ему сияло утро, Насмешливой окрашивая жизнью Его ланиты мертвые; блуждал он, Пока не различил с Петрийской кручи Над горизонтом облачный Аорнос; Балх видел он, и видел он могилы Царей парфянских; пыль над ними вечно Клубится на ветру; блуждал в пустыне Он день за днем, скитался, изнуренный Скитаньем тщетным; тлело в нем томленье И собственным питалось угасаньем; От отощал, и волосы его Поблекли, осень странную оплакав На злом ветру; бессильная рука Висела мертвой костью на дряблой коже; Жизнь с пламенем, снедающим ее, Как в горне, тайно вспыхивала в черных Глазах его; страшились поселяне, Чья человечность нищего снабжала Припасами, когда к жилищам их Он приближался робко. Храбрый горец, Над пропастью такое приведенье Встречая, полагал, что перед ним Дух ветра, чьи глаза горят, чьи вздохи Неистовы, а шаг в снегах бесследен; Ребенок прятал в юбке материнской Лицо свое, пугаясь этих взоров Блуждающих, чей необычный пламень Ему сверкал во многих сновиденьях Ночной порой, и разве только девы Угадывали, что за хворь терзает Скитальца, называли незнакомца, Пусть по ошибке, другом или братом И руку пожимали на прощанье, Сквозь слезы гладя вслед ему потом. И наконец, на берегу Хорезмском Пустынный шаг замедлил он среди Болот зловонных; к берегу морскому Его тянуло; лебедь плавал там Средь камышей в малоподвижных водах. Он подошел, и лебедь взмыл на крыльях Могучих в небо, высоко над морем Вычерчивая яркую стезю. За лебедем следил он жадно: 'Птица Прекрасная, к родному ты стремишься Гнезду, где нежная подруга шею Пуховую свою с твоей сплетет, Сияньем ясных глаз тебя встречая. А я? Кто я? Зачем я здесь, хоть голос Мой сладостней твоей предсмертной песни, И шире дух, и стан мой соразмерней Прекрасному, зачем я расточаю Себя, хоть воздух глух, слепа земля, А в небе нет мне отзвука? Уста В отчаянье как будто улыбнулись. Он понял, что неумолимый сон Скуп на дары, а смерть еще лукавей, Безмолвная, прельщающая тенью, Чтоб высмеять свое же обаянье. И, устрашенный собственною мыслью, Он огляделся в поисках врага, Но только в нем самом таился ужас. У берега заметив утлый челн, К нему стремился взор нетерпеливый. Челн был давно заброшен, и борта Потрескались, и содрогался корпус, Когда к нему прибой могучий льнул. Порыв безудержный велел скитальцу Сесть в челн и в море мрачном смерть искать. Он ведал: жизнь кишит в подводных гротах, И нравится могучей тени там. День ясен был, и небо, как и море, Сияньем вдохновительным питалось, А волны хмурил только ветерок. Подвигнутый душою беспокойной, В челн прыгнул странник, водрузил на мачте Свой плащ, как парус, и отплыл один, А лодка в море поплыла спокойном, Как облако в лазури перед бурей. Как в зыбком серебристом сновиденье Плывешь порою по теченью ветра Благоуханного средь облаков
