– Ну вот, например, как современные мужчины носят брюки? Они совершенно не умеют их носить. Они у них болтаются кое-как на ноге. Просто противно смотреть.
– А как нужно носить брюки? – спросил я.
– Под брюки нужно надевать кальсоны! – горячо воскликнула Анна Сергеевна. – Только тогда они будут сидеть нормально! Кальсоны, а не эти ваши... трусы, – добавила она и вдруг густо покраснела.
– Анна Сергеевна, – сказал я. – Мишка опять обделался.
Тут нянька зашипела что-то неразборчивое, сердитым движением схватила Мишку и потащила его в ванную.
Вообще, я обратил внимание, что когда Анна Сергеевна тащила Мишку для этой процедуры, она держала его голову под локтем. И он смешно таращился назад из-под ее руки.
Я же, напротив, всегда брал Мишку под мышки, и он смотрел на меня, пока я нес его в ванну.
И вообще, как мне казалось, я обращался с Мишкой гораздо бережнее, чем она.
Вечером я рассказал маме о нашем разговоре.
– При чем тут кальсоны? – страшно удивилась мама. – Вообще ничего не понимаю. Рыбный нож у меня, кстати, есть... Или был. На свадьбу когда-то подарили. Ладно, я с ней сама поговорю, с этой нянькой.
– Мама, – сказал я. – А чего с ней говорить? Давай лучше я буду Мишкиной нянькой. А ты меня на это время освободи от школы.
Когда-то давно, когда я болел длинной злокозненной ангиной, я услышал байку про детей-инвалидов, которые занимаются, сидя дома, а к ним на дом иногда приходят учителя.
С тех пор это стало моей золотой мечтой. Конечно, быть ребенком-инвалидом я ни в коем случае не хотел. Но вдруг и для меня сделают исключение, чем черт не шутит...
Мама наотрез отказалась освобождать меня от школы. Она сказала, что искать замену Анне Сергеевне – это очень хлопотно, долго, и что она согласна поговорить с ней, чтобы
всякие ненужные разговоры про кальсоны и трусы в нашем доме раз и навсегда прекратились.
Так оно, в общем, и случилось.
На следующий вечер мама долго, наверное, целый час говорила с Анной Сергеевной, а вернее, слушала ее бесконечные монологи. И даже однажды принесла ей воды из кухни.
В конце этого разговора, насколько я понимаю, мама попросила Анну Сергеевну больше не учить меня правилам хорошего тона. Потому что, придя днем из школы, я обнаружил, что Анна Сергеевна объявила мне форменный бойкот.
Со мной она теперь вовсе не разговаривала. А если было нужно, выдавливала из себя односложные реплики типа: «подвинься», «ешь», «возьми» и «сходи в булочную, вот деньги».
Тем не менее, люди, которые ежедневно проводят несколько часов в одной квартире, не могут совсем не разговаривать и не помогать друг другу. Так уж устроена их жизнь.
И однажды, когда я то ли помогал Анне Сергеевне выносить коляску на балкон, то ли делал еще что-то полезное, она вдруг сказала, что больше всего не выносит предательства, что ее много в жизни предавали, и что мой «донос» поверг ее в страшное разочарование, потому что она, в принципе, считала меня неплохим мальчиком.
– Впрочем, – сурово сказала Анна Сергеевна, – все современные мужчины таковы. Почти все, за редким исключением.
Надо ли говорить, насколько я был поражен этим заявлением Анны Сергеевны.
Если она, совершенно не стесняясь, рассказывала маме о моих делах и проступках (например, о том, как я дую чай из блюдца), то почему же мне нельзя было рассказать маме о нашем разговоре?
Впрочем, высказав наболевшее, Анна Сергеевна вдруг перестала обливать меня презрением; напротив, она иногда даже сама заходила в мою комнату, чему, честно говоря, я был совсем не рад.
– Ну что ты читаешь? – морщилась она. – Ну разве можно это читать? Прочти вот это! – и она брала у меня из рук синий том Сергеева-Ценского («Севастопольская страда», роман-эпопея) и совала в руки том Тургенева («Дворянское гнездо», повесть).
– Я сначала это дочитаю, – говорил я как можно более сухо, и Анна Сергеевна, задумавшись о другом, начинала ходить по квартире, переставляя мелкие предметы.
– Тургенев – великий писатель, его знает весь мир. А твой Сергеев-Ценский – графоман, хотя и прожил всю жизнь в Крыму. Как можно всю жизнь прожить в Крыму и быть графоманом, не понимаю!
Я тоже ничего не мог понять и закрывал уши руками, чтобы не слышать голос Анны Сергеевны.
– Крым – это земной рай! – говорила она, как мне казалось, совершенно невпопад. – Крым – это библейские места! Абсолютно библейские. А какие яблоки? А? Вот вы едите яблоки. Твоя мама покупает их по три кило сразу. Но разве вы знаете истинный вкус яблок? Нет, вы не знаете истинного
вкуса яблок. Вот я осенью привезу вам настоящих крымских яблок, просто попробовать. Тогда вы поймете, что едите не яблоки, а какую-то траву.
– Ну что ты слушаешь? – спрашивала она меня, когда заставала меня в руках с синей прозрачной пластинкой «Веселых ребят» («Песня об электричке», девушка милая, очень красивая, слова Юрия Антонова). – Что ты слушаешь? Вот я тебе завтра принесу хорошую пластинку.
Я решил, что завтра мне предстоит целый день слушать какую-нибудь классику или, не дай бог, романсы, которые я ненавидел, – но нет, Анна Сергеевна вдруг принесла маленькую пластинку Матвея Блантера с песней «Березовый сок».
– Эта песня, – важно сказала она, – из-за своей глубины и выразительности признана даже в эмиграции. В каком-то смысле она стала даже гимном тех... Тех, кто вдали от родины... Короче, слушай.
пел Лев Лещенко.
пел Лев Лещенко.
Анна Сергеевна сидела в моей комнате за письменным столом, подперев руку сухим кулачком. Рядом с ней стоял наш проигрыватель «Юность», и игла с шипением царапала черный диск.
В глазах у Анны Сергеевны была тоска.
Чтобы не мешать ей, я тихо вышел из комнаты.
За моей спиной раздался мелкий высокий голос. Анна Сергеевна подпевала Льву Лещенко.
пели Анна Сергеевна и Лев Лещенко, —
Этот момент истины настолько меня потряс, что я немедленно попросил маму купить березового сока. Мама довольно скоро принесла литровую банку. Сок оказался безвкусным и бесцветным. Я отпил немножко и строго спросил маму, что же она теперь думает про Анну Сергеевну.
– А что я думаю? – удивилась мама. – Ничего не думаю.
– А правда, что она жила в Крыму? И вообще кто она – графиня? Княгиня? Дочь белого офицера? – не унимался я.
– Да не знаю я! – вдруг почему-то рассердилась мама. – Ее не поймешь! Что-то она мне говорила про Джанкой, это такой город. Красные наступали, белые отступали. Откуда я знаю...
Мне показалось, что мама что-то от меня скрывает.
– А сколько ей было лет? – спросил я.
– Как Мишке. Ничего она не помнит. И вообще, отстань от меня. Не нравится мне твоя Анна Сергеевна, – вдруг призналась мама и внимательно на меня посмотрела.
Мама терпела до тех пор, пока Анна Сергеевна не стала уходить каждый день ровно в пять.
Я ее воспитанию уже не поддавался, Мишка еще не поддавался – и, наверное, она вдруг вспомнила, что
