Другой воин ему ответил:
– Но виновники по-прежнему невредимы.
– Ты ошибаешься, – возразил ему Глеб. – Виновные мертвы.
И он указал на тела Мстислава и Святополка. Потом Глеб наклонился, взял за волосы голову князя и бросил ее в какую-то суму, что подобрал здесь же.
Все глядели на это действо, затаив дыхание. Какая-то девица показалась в разбитом окне и, увидев обезглавленное тело князя, вскрикнула, прикрыла рот рукой; челядинки отыскали наконец лестницу…
Воины стояли стеной, исподлобья смотрели на Глеба. Дышали тяжело.
Глеб, держа в одной руке суму, а в другой – секиру, пошел прямо на дружину. Воины безмолвно расступились. Никто из них и не думал продолжать битву.
Волк и Щелкун, настороженно озираясь, готовые отразить внезапный удар, последовали за Глебом.
Тонко и жалобно заголосила в окне девица.
Глеб остановился и сказал воинам:
– Вы хорошо дрались! Мне было очень трудно. Потом втроем они спустились во двор, вывели из
конюшни трех коней и, не седлая, выехали за ворота. Один из дружинников тут сказал:
– То, что я слышал про этого Глеба, – сущая правда. Он сумасшедший. Страшный человек!…
А кто-то со знанием дела ответил:
– Он – Воин.
И они принялись убирать трупы.
Глава 20
На следующий день на рассвете Глеб, Волк и Щелкун подъехали к Чернигову.
Стражи только открыли ворота, и в город въезжали возы с лесом, камнем, веревками – в Чернигове постоянно велось при Владимире строительство, – вши мелкие торгаши, каждый со своей поклажей на плечах, купцы побогаче гнали целые обозы товаров; валил в город и разный бродячий люд – паломники, нищие, перехожие калики, погорельцы, беглые; были среди людей и наемники, ищущие себе господина.
Глеб спешился, а Волку и Щелкуну сказал в Чернигов не входить. И те отъехали в сторону, пустили коней пастись, сами же уселись под деревьями.
Стражи кое-кого обыскивали. Кто был с оружием, не пускали в город. У некоторых купцов осматривали товар; в обозах шарили между мешками – не припрятано ли что недозволенное; где-то заглядывали и в мешки.
Глеб вел коня в поводу, в свободной руке держал суму. А секира была припрятана под одеждой.
Рослый стражник с густой бородищей спросил какого-то человека:
– Что несешь?
– Медь несу. Кузнецу продать, – ответил заискивающе человек. – Часто здесь хожу. Неужели не узнал меня, Тит?
– Проходи, не задерживай! – обронил Тит, и коснулся плеча другого человека. – А ты что несешь, покажи…
– Воск несу. На продажу… А брат мой, вот, лыко несет…
С башни крикнули:
– Эй, Тит! Вон того проверь… Который коня ведет.
– Этого? – Тит издалека указал на Глеба.
– Да. Что-то рожа его мне знакома… Волк и Щелкун насторожились, встали. Глеб спокойно шел к воротам.
Тит уперся рукой ему в грудь:
– Стой, молодец. Что несешь? – и стражник кивнул на суму.
Глеб улыбнулся: – Я?
А улыбнулся Глеб так открыто и светло, так дружески, что стражник не мог не улыбнуться в ответ.
– Ты, ты, родной!… Глеб протянул ему суму:
– Здесь голова…
– Что еще за голова? – усмехнулся Тит. Глеб все еще протягивал суму:
– Голова. Усекновенная…
– Крестителя Иоанна? – пошутил Тит. Глеб кивнул:
– Для царя Ирода!…
Тит хлопнул Глеба по плечу и засмеялся:
– Веселый ты человек! Выдумчивый. Люблю таких, – и стражник указал на суму. – Масло, должно быть, несешь?..
– Масло несу, – пожал плечами Глеб.
– Проходи, родной! Не задерживай, – Тит подтолкнул Глеба к воротам, а коня его хлопнул рукой по крупу; потом повернулся к башне и крикнул: – Это хороший человек, веселый – мутить любит. С башни не ответили.
Войдя в город, Глеб опять взобрался на коня, медленно поехал по улицам. Глеб направлялся ко двору старого князя Владимира.
Копыта коня мерно постукивали о деревянную мостовую. Главная улица поднималась вверх. Там, на горе, стояли и хоромы княжеские, и красовался над Десною большой Спасский собор.
Проезжая мимо собора, Глеб придержал коня и перекрестился. До этих пор он всего-то крестился раза два или три, ибо чувствовал себя больше язычником, чем христианином. А теперь в душе, в сердце Глеба что-то переменилось. Быть может, перемены начались в тот день, когда Глеб заговорил с паломниками, или когда он увидел, как крестится Анна, или когда он воздвиг простенький крест на ее могиле, а может, после вчерашнего дня, после того кровопролития, что Глеб учинил в каменном доме князя Мстислава…
Проехав еще немного, Глеб стукнул кулаком в ворота, за которыми простирался широкий Владимиров двор. И ожидал Глеб, не сходя с коня.
Ворота скоро приоткрылись, выглянул страж – был он при шлеме и при дорогой кольчуге. Ощупал Глеба неприязненным колючим взглядом:
– Что тебе, молодец? Глеб протянул ему суму:
– Передай старому Владимиру.
Стражник принял суму, взвесил ее в руке, спросил:
– Что тут?
– Князь знает. Скажи: из Гривны…
– Из Гривны? – страж сделал радостное лицо. – Значит, от Мстислава.
– От него, – усмехнулся Глеб.
Но страж не заметил этой едкой усмешки, открыл ворота пошире, пригласил:
– Зайдешь на кухню, мил человек? Покормим… Глеб покачал головой:
– Нет, тороплюсь.
И, развернув коня, направил его под гору.
Старый Владимир принимал у себя гостя – богатого купца-латинянина. После обильной трапезы они, уединившись в любимом покое князя, заваленном книгами и свитками, беседовали о том о сем. В толмаче не нуждались, ибо Владимир, будучи искусным опытным воином, был еще и весьма премудр – искушен во многих науках и языках. И язык этого латинянина, как и шесть или семь иных языков, знал в достаточной мере, чтоб легко изъясняться на нем, – чем немало удивлял самого латинянина.
Князь расспрашивал гостя о его делах. А тот – тоже человек немолодой, опытный – о своих делах умалчивал, он все больше рассказывал о далеких западных странах.
