Теперь уже, окутанные дымом, побратимы без особых треволнений ехали по дороге. Каждый держал жаровню перед собой на луке седла. От дыма глаза у всех были красны, а лица стали серыми.
Поистине побратимов со стороны можно было принять за дьяволов. Но они не очень-то пеклись сейчас о своем внешнем виде.
Деревню за деревней проезжали они и везде встречали одну и ту же печальную картину. Царство смерти было кругом. И смерти этой было так много, что путники наши однажды перестали ей поражаться, а в конце концов и вовсе не стали замечать.
Но как-то, отъехав довольно далеко от одной из деревень, они завидели на дороге девочку. Ей было на вид лет одиннадцать-двенадцать. Девочка лежала головой на запад и была как будто мертва, а позади нее на пыльной дороге тянулся длинный след.
Щелкун сказал:
– Я давно замечал этот след. Ребенок ползет от самой деревни, – не спешиваясь, Щелкун заглянул девочке в изможденное бледное лицо и добавил: – Вот женщины! Как выносливы… Быть может, она даже жива. Пока еще. Но явно – она уже не жилец.
И всем троим стало очень жаль эту несчастную девочку.
Они стояли над ней некоторое время и смотрели на ее спутанные русые волосы, на худенькие в синих пятнах руки и ноги.
Ветра в этот час не было, и дым от жаровен поднимался столбом.
Глеб спешился, склонился над девочкой.
Волк спросил его:
– У нее, погляди, рот открыт или нет?
– Открыт, – ответил Глеб.
– Это плохо! – покачал головой Волк. – А язык, скажи, вывалился или нет?
– Нет, язык не вывалился. Волк тут как бы встрепенулся:
– Тогда, возможно, она еще жива. Глеб кивнул:
– Мне кажется, она дышит…
И он стал водить над девочкой дымящей жаровней и поддувать дым так, чтоб он стелился над землей.
Потом Глеб сказал:
– Если она сумела отползти так далеко от деревни, то, возможно, найдет силы и выжить. Не все же помирают от этой заразы…
– Вряд ли! – заметил Щелкун. – Посмотри, глаза у нее закатились и мелко дрожат. Это уже смерть. Мы не сможем помочь ребенку, даже если очень захотим.
И Волк сказал:
– Мы здесь время теряем и рискуем сами заразиться. Таких умирающих и умерших детей мы уж видели сотни. Что нам этот ребенок!…
Но Глебу отчего-то стало очень жаль девочку. Быть может, его удивило, что она, умирающая, сумела проделать ползком такой длинный путь. А еще Глеб был упрям, и ему пришелся по душе ребенок, упрямо борющийся со смертью. К тому же он вспомнил про Анну – та рассказывала, что тоже ребенком ползла по дороге во время мора.
И Глеб легко, будто пушинку, поднял детское тельце на руки и взобрался в седло. Друзья передали ему его жаровню, и Глеб, окутывая девочку клубами дыма, медленно поехал вперед.
Друзья его переглянулись и поехали следом. Они долго молчали. Потом Волк сказал:
– Мне тоже жаль эту девочку, но у нее, действительно, уже закатились глаза. И это конец. Однако еще больше я жалею нас, когда подумаю, что и наши ноги будут обгрызать бешеные собаки.
Глеб не ответил. Щелкун сказал:
– Ты с ней только намучишься, Глеб! Ты напрасно поднял ее с дороги. Что уж свершилось, обратно не воротишь!… А девочку эту ты везешь, поверь, только для того, чтобы к вечеру закопать где-нибудь. Ей это все равно.
Глеб взглянул на них равнодушно и продолжал путь.
Друзья переглянулись:
– Вот упрямец!… Мы заразимся и все умрем. Тогда Глеб ответил им:
– Мы сильные…
А Щелкун поднял глаза к небу:
– О, сколько сильных ныне вдоль дорог лежит!… И они молча продолжали путь.
Глава 2
Вопреки предсказаниям побратимов девочка к вечеру не умерла. Глаза у нее, действительно, время от времени закатывались, и веки мелко дрожали, тело бывало бил озноб и прокатывалась жестокая судорога – и тогда девочка издавала стон, – но она держалась. И Глеб все более убеждался в том, что не ошибся, подобрав ее. А когда он размочил в соленой воде хлеб и покормил девочку через берестяной рожок, ей определенно стало лучше, дышать она стала ровнее. Потом едва заметно порозовели ее щеки, и она открыла глаза.
На это чудо оживления побратимы смотрели удивленно и помалкивали. Видно, тоже начинали верить, что девочка выживет.
Сначала глаза девочки не выражали ничего. Она, хоть и открыла их, но все еще как бы была без сознания. Потом в глазах появилось удивление, за ним – испуг, непонимание. Девочка смотрела то на Глеба, то на друзей его, лица которых были не самыми пригожими, особенно у Волка, – ведь он любил оскаливать зубы, хотя, наверное, был когда-то добрейшим человеком. Девочка скорее всего плохо помнила, что с ней произошло, и явно боялась людей, окружавших ее.
Глеб дал ей кусок хлеба и сыр. Девочка жадно, в мгновение ока проглотила еду.
Глеб и побратимы, глядя на нее, улыбнулись. Девочка неуверенно улыбнулась в ответ. Она начинала приходить в себя.
Побратимы подвесили над костром медный котел, вскипятили воду и приготовили душистый отвар из корней шиповника. Девочка пила и пила. С наслаждением, обливаясь потом. Побратимы никогда не видели, чтобы кто-нибудь так много пил.
Глеб спросил девочку:
– Как зовут тебя?
– Мария… – она посмотрела на него так, будто ждала, что он еще ей что-нибудь даст.
Он дал ей еще хлеба и соли. И сказал:
– Ешь понемногу – как птичка. Кто голодал, тому нельзя сразу много есть.
Но девочка не послушала его совета и, почти не прожевывая, проглотила хлеб.
Глеб улыбнулся и больше ничего не дал ей.
Потом они легли спать. Девочку укрыли стеганой попоной. Глеб некоторое время приглядывал за девочкой, – как она спит. Сначала сон ее был беспокойный, она даже бредила, но после полуночи притихла. И Глеб сам крепко заснул. Под утро почувствовал, что кто-то жмется к его спине и скулит, как собака. Глеб открыл глаза. Это Мария переползла к нему поближе и грелась от его спины. Костер к тому времени уже погас.
Глеба очень растрогало то, что девочка перебралась к нему. Растрогало до слез. И он очень удивился тому, что глаза его увлажнились.
Глеб посмотрел на побратимов.
Щелкун крепко спал, а Волк сидел в сторонке и слушал тишину…
Утром недалеко от того места, где они остановились, Глеб обнаружил дерево с очень большим дуплом. В дупле скопилось много дождевой воды. Глеб подумал, что эту воду можно использовать. Он раскалил в костре несколько крупных камней и бросил их в дупло. Потом сказал девочке лезть в дупло и мыться. Что та и сделала.
