Они обнялись на прощание, и Гийом, опустив плечи, побрел по улице Меса в сторону Вуколеона. И если б не его высокий рост, Глеб скоро потерял бы Гийома из виду, – так много людей было на улице в этот час.
Глеб пошел в другую сторону.
Пройдя по красивой и величественной площади Аркадия, Глеб повернул к городской стене, что тянулась по берегу Пропонтиды. Глеб поднялся на стену, и свежий ветер ударил ему в лицо. Глеб залюбовался открывшимся ему морем. Лазурное, оно серебрилось в солнечных лучах. Далеко-далеко белели косые паруса рыбацких лодок.
Совсем юный стражник, грек, стоял поблизости. Он тихонько напевал песню и тоже любовался морем. Потом он улыбнулся Глебу и сказал:
– Красиво, кюриос декарх!
– Река… – почему-то вырвалось у Глеба. Стражник удивился:
– Нет, кюриос декарх, это же море…
– Я не о том.
Юноша показал пальцем:
– А там, видите, барки…
– Омут. Красиво… Стражник смутился:
– Я вас, кюриос, не пойму. Разве омут может быть красивым?
Глеб улыбнулся ему в ответ:
– Не обращай на меня внимания, друг. Мне не дают покоя мысли.
Молодой стражник кивнул:
– Мне отец не раз говорил: если мысли не дают покоя, надо что-то менять. И еще он говорил: если в голове совершенно спокойно, то надо тоже что-то менять.
– Это мудрые слова, – поразмыслив, согласился Глеб.
Разговор с Гийомом запал ему в душу. Силы небесные! Глебу опять хотелось перемен. И все помышления, какие у него были, – были о походе.
Ветер с моря бил в лицо. Из дальних далей приходил этот ветер. Как много он видел, как много познал! И хотелось ему уподобиться.
Спустившись со стены, Глеб направился к Трифону.
Когда Глеб постучал в дверь и, услышав разрешение войти, вошел, Трифон сидел за столом и разбирал какие-то свитки. Испытавший немало превратностей судьбы, познавший взлеты и падения, этот немолодой уже человек продолжал стяжать знания: Глеб замечал – книги и свитки были частыми гостями у него на столе. Люди по-разному проводят свой досуг: один спешит бражничать и обжираться, другой ищет зрелищ, третий – плотских удовольствий; разумный же, не прельщаясь праздником жизни, который проходит, как сон, и ничего, кроме мишуры, после себя не оставляет, находит удовлетворение в размышлениях о вещах высоких. Таким разумным и был Трифон.
Мельком взглянув на вошедшего Глеба, Трифон спросил:
– Что-нибудь случилось, юноша? – он улыбнулся каким-то своим мыслям. – Быть может, крестоносцы опять на подходе? Устроили мы им вчера кровавую баню! Ах, что это был за чудный день! Прости, Господи, мои согрешения!…
Глеб не стал ходить вокруг да около, не хотел с этим человеком говорить обиняками:
– Мне очень жаль, кюриос, но я желаю оставить службу.
Трифон медленно поднял голову, лицо его помрачнело:
– Можешь не продолжать, мне и так все понятно. Это значит, действительно крестоносцы на подходе…
– Нет, они далеко, – заверил Глеб.
– Я о другом. Они увлекли тебя. Они не могли не увлечь тебя, ведь ты – бродяга в душе. И не усидишь ни на одном месте. Я предвидел это, но надеялся все-таки, что ты пустишь здесь корни…
Глеб порывался что-то сказать, но Трифон властно поднял руку:
– Не перебивай меня, юноша! Тебя я знаю лучше, чем ты сам знаешь себя. Я предвидел, что ты придешь ко мне с такой просьбой, но как-то не думал, что ты придешь так быстро. А я привык уже к тебе, и нрав твой неуступчивый мне полюбился.
– Мне жаль, – сказал Глеб.
– Я всегда ценил сильных неустрашимых воинов и был к ним щедр. Я ничего не жалел для тех, на кого мог положиться. Скажи, дражайший, разве у тебя была в чем-нибудь нужда?
– Мне очень жаль.
– Мне тоже. И я не могу так просто отпустить тебя… Подумай сейчас… Сядь вот здесь и подумай: устроит ли тебя должность пентеконтарха? – и Трифон как бы невзначай выложил на стол увесистый кошелек. – Служба у нас, как ты понимаешь, необременительная в мирные времена. Спровадим латинян на тот берег… Поверь, я не могу разбрасываться такими людьми.
Глеб молчал. И не садился. Он все уже обдумал еще перед тем, как постучал в дверь.
Трифон пристально посмотрел ему в глаза и понял это:
– Что ж! Видно, не судьба! Не могу тебя порицать. Всякий сам выбирает себе путь. И ты выбрал его. Я полагаю: не сегодня, а много раньше…
Трифон поднялся из-за стола и прошелся по залу от одной стены до другой. Глянул в окошко на город, на полоску пролива, на другой берег, покато поднимающийся над водой.
Бросил грустный взгляд на Глеба:
– Быть может, ты и прав, юноша. Был бы я помоложе, возможно, отправился бы туда. Но Господь изволил раньше вдохнуть в меня жизнь, и мои походы уже позади. Мне остается пожелать тебе удачи.
– Спасибо, кюриос! – Глеб склонился в почтительном поклоне. – Я не забуду твою доброту.
И собрался уходить.- Подожди! – остановил его Трифон. – Это хорошо, что меч при тебе… Я покажу четвертый выпад. И ты тогда будешь непобедим.
– А как же ты?
– Я стар уже. И должен передать науку достойному, как мне ее передал когда-то мой учитель. И ты однажды передашь… – Трифон достал из-под стола меч. – Ты готов?
Глеб обнажил клинок:
– Да, кюриос!
И они скрестили мечи.
Трифон сделал первый выпад. Глеб легко увернулся. От второго выпада увернуться было трудней, но это удалось Глебу. Третий выпад он уверенно отбил мечом.
– Ты хороший ученик! – похвалил Трифон.
И вдруг он пошел в стремительную атаку. Глеб едва успевал отбивать его удары. Мечи так и звенели. Удары Трифона были столь сильны, что Глеб почувствовал боль в пальцах. Глеб попятился под неистовым напором и подумал, что нет, не даст он себя обмануть, не уступит, не сделает больше назад ни шагу, и не будет у противника возможности провести хитрый выпад. Меч Трифона мелькал так быстро, что Глеб не столько видел, сколько угадывал направление очередного удара. Внезапно меч перестал мелькать, и Глеб, подавшись вперед, разрубил пустоту. Одновременно он почувствовал острие, упирающееся ему в левый бок снизу – под ребро. И замер.
Трифон тоже стоял неподвижно. Глаза его были так же холодны, как и в тот памятный день – день их поединка. Глаза Трифона, обычно темно-карие, сейчас как-то заметно посветлели и стали цвета яда змеи. Или так Глебу показалось. Трифон прошептал ему в лицо:
– Одно движение – и я разрежу тебе сердце!…
Целый сонм мыслей пронесся в этот момент в голове Глеба. Одна из них была: друг ли передо мной? не хочет ли он моей смерти? А другая мысль была: передо мной великий боец, и принять смерть от такого – честь для воина!
Трифон опустил меч и засмеялся:
– Ты молодец! Мне трудно было провести прием. Я едва не отчаялся. Но все-таки… – выгнув руку в запястье, Трифон быстро взмахнул мечом и обрисовал сверкающий круг у себя над головой, будто нимб. – И
