— Справедливости ради заметим, — ввернул Понтефракт, — что и слова и музыка также не обманывают ничьих ожиданий.
— Самые неискушенные упиваются ее голосом, — согласился Агбайаби. — Более наторелые — в состоянии оценить гармонию. Полиглоты вкусят блаженства от стихов. А те, кому на орган слуха наступил реликтовый хищник, благоволят насладиться обликом божественной Озмы.
— Но, как правило, потрясенный зритель подвержен комплексному воздействию сразу нескольких факторов! — воскликнул Понтефракт.
— Благодарю вас, коллеги, — произнес Носов. — Теперь доктор Грозоездник и доктор Блукхооп наверняка составили представление о том, что значит для человеческой цивилизации скромная по галактическим меркам персона Озмы.
Грозоездник все еще выглядел озадаченным.
— Это не так просто понять, — пояснил он. — У нас не существует искусства звукоизвлечения. Видимо, это связано с анатомическими особенностями нашей расы. Мы можем восхищаться простотой и логикой математических построений. Мы ищем гармонию в изящно выведенных доказательствах физических теорий и химических формулах. Но я увидел ваш энтузиазм и принимаю ваши слова на веру.
— Нам непросто понять ваш страх утратить отдельного члена своего сообщества, — сказал Блукхооп. — Вас так много, вы такие одинаковые. Что значит одно человеческое существо, когда остается человечество? Эта потеря будет немедленно и сторицей возмещена — у вас нет проблем с рождаемостью. Но вы все еще ставите общественную значимость отдельного индивидуума в зависимость от его личностных характеристик. Вы, как и тысячи лет назад, храните приверженность иерархической, клановой структуре общества. Только нынче градация происходит не по имущественным и сословным признакам, а по объективной, а чаще — мнимой существенности вклада в культуру или науку. Ну что ж… Если утраченный член и впрямь обладал некими выдающимися характеристиками — что мешает искусственно промоделировать и воспроизвести их в ближайшем же потомстве? И даже если такое невозможно — ведь сохранятся его труды, записи… хотя бы тот же «Ночной кошмар в Пайлоттауне». Разве этого недостаточно?
— Мы не хотели бы, чтобы все ограничилось записями, — сдержанно заметил Агбайаби. — Мы хотели бы, чтобы за тем, что уже есть, следовало что-то еще. И как можно дольше.
— Ничто не длится вечно. Позвольте вам напомнить этот трюизм. Иногда бывает разумно остановиться на вершине, вместо того, чтобы неожиданно для всех, в том числе и для себя, вдруг сорваться в пропасть… — В окошке перламутровой капсулы трепыхнулась тонкая пелерина и пропала. — Впрочем, все это — праздные рассуждения на отвлеченную тему. Вы не желаете ни малейшего разрыва целостности, и это ваше право. Мы можем не понимать его, но мы обязаны принять его.
— И помочь вам не допустить потерн, — прибавил Грозоездник.
— Бруно, — обратился Носов. — Я знаю, что это не совсем укладывается в рамки местных законов. Но вы должны допустить моих людей на очередной концерт Озмы. И на все последующие, кстати. И дать им свободу действий.
— Это будет непросто, — задумчиво произнес Понтефракт. — Озма пробудет в Тритое двадцать семь дней…
— Полагаю, вы не ждете, что толпы громил в защитной броне станут разгуливать между рядов, бряцая боевыми фограторами, — с легким сарказмом сказал Носов.
— Не жду, — согласился Понтефракт, продолжая сохранять озабоченный вид. — Я знаю, что вы незаметны неискушенному глазу.
— Искушенному — тоже, — веско промолвил Носов.
Интерлюдия. Земля
— Вам повезло, — проговорил Грегор серьезно. — Это надо было уметь: пробыть в лесу час с небольшим и нарваться на укус «жан-лок-ванг»! Я вам завидую.
— Я не могу понять, когда ты начинаешь шутить, — сказал Кратов.
— Чтобы не рехнуться от забот, я шучу беспрестанно, — с печалью в голосе пояснил Грегор. Он вдруг хихикнул: — Мне повезло, что я микробиолог. Никому в голову не придет пригнать ко мне в лабораторию стадо всех моих мутантов в назидание…
— Ты не знаешь, что там с ними стряслось? — спросил Кратов. — Почему они оказались в лесу, а не… умерли, как предполагалось?
Грегор отрицательно покачал головой:
— Не знаю. Учителя разбираются.
— И зачем Майрону понадобилось изгонять с Фермы единорога? Ведь это один из немногих абсолютно удачных бионтов.
— Потому что Майрон — кабан! — с неожиданным ожесточением заявил Грегор, глядя в сторону.
— Кабан?!
— Угу. Свиной самец. Такое животное, которое обычно берут за щетину и тычут клыкастым рылом в… землю, пока оно не поймет.
— Что поймет? — озадаченно смеясь, спросил Кратов.
— Что оно — кабан… Так я пойду?
— Беги, милый. Спасибо, что навестил. И… не бей Риссу.
— С этого дня она занимается кухней, — зловеще произнес Грегор.
— Как ты полагаешь, что от этого пострадает больше — ее свобода или ваши желудки? — усмехнулся Кратов.
Лицо Грегора сразу же сделалось чрезвычайно озабоченным.
Светило незлое утреннее солнышко. Медлительно перепихивал с места на место напитанные влагой и растительными запахами воздушные массы легкий ветерок. Сдержанно шебуршали над изгородью большими овальными листьями пыльно-серые деревья (поначалу Кратов счел их фикусами-переростками, но это оказалась «ка-он», местная разновидность каштана; чуть позже Кендра Хименес показала ему настоящий тропический фикус — это была махина почти в три обхвата, при виде которой смешно было и вспоминать о традиционной кадке, символе средневекового мещанства!). Кратов сидел на скамье под навесом и немного отстранение взирал на обычную всеобщую суету. Отпаниковав и проревевшись после ночных приключений и рассветного пришествия монстров, Ферма продолжала жить своей малопонятной и многообещающей жизнью. Хотя и нельзя было отрицать, что он внес в нее свою лепту дополнительных забот…
В своем загоне буянил Дракон: ему хотелось на волю, в ледяные струи ближайшей речушки и к несуществующей подруге. Майрон, похоже, о нем позабыл, сейчас у него была другая головная боль (что, впрочем, его никак не оправдывало): стадо «смоляных бычков» всех мастей и размеров, да в придачу Конек-горбунок, плод разнузданной хэллоуинской фантазии…
Важно прошествовала феноменальная сеньорита Мерседес Мартинес Солер, не упустив, однако же, одарить ослепительной коралловой улыбкой Кратова, польщенного вниманием столь значительной особы. Избавившись от кулинарных хлопот, она явно наслаждалась независимостью и отнюдь не спешила к своим ручным растениям.
Совсем низко, почти задевая верхушки молодой самшитовой поросли, пронеслись на скейтах амазонки во главе с чемпионкой Розалиндой. Сорванные встречными потоками воздуха «ноны» трепыхались за спинами на манер тормозных парашютов.
Проплелся незнакомый, самого печального вида вундеркинд, а за ним на почтительном расстоянии неуклюже протопали Кинг-Конг и Годзилла. Земля подрагивала от их тяжкой поступи. Чудища следовали на реабилитационные процедуры, что энтузиазма их мрачному облику не добавляло. Вслед им кто-то невидимый тоненько напевал по-русски:
«По улицам ходила Здоровая Годзилла. Она, она голодная была.»
