информационных отбросах, что мне любезно навалили передо мной мадам геобкихф и светлой памяти младший геургут?.. Но в остальном я похож на растерянного дурня, которого выпихнули перед строем и сказали: будешь играть сеанс одновременной игры в маджиквест на пятидесяти досках, и только попробуй, сволочь, не сведи положительный баланс! — Он покосился на задумчиво ковылявшую рядом в своих нелепых туфельках Озму. Судя по сосредоточенному и словно слегка подсвеченному изнутри чумазому личику, она опять собирала какую-то мозаику из разбегающихся нот. — Ладно, баланс мы, надо полагать, сведем. Не стоит нынче передо мной задачи установить плодотворный и взаимовыгодный контакт. Это уж как-нибудь потом, на досуге… Нынче я здесь лишь затем, чтобы вытащить из беды эту женщину. Тоже удумали, господа вояки: брать женщин в заложники! Уж я вам эту охоту надолго намерен отбить всеми подручными средствами, от дреколья по фогратор включительно. И я вытащу ее отсюда, чего бы это не стоило мне и Эхайнору…»
— Вы знали тех, кто был убит на Пляже Лемуров? — спросил он.
— Да, почти всех, — сказала Озма, выходя из творческого транса. — Они работали со мной несколько последних лет.
— Расскажите мне о них.
— Зачем?!
— Мне не хватает злости на Лихлэбра.
— А кто это? — спросила она бесхитростно.
— О, дьявол! — сказал Кратов и озадаченно рассмеялся. — Этот негодяй вам даже не представился?
— Я уже говорила вам: у меня плохая память на имена. Ведь это какое-то имя?
— Так зовут эхайнского громилу, который заварил всю эту кашу. — Озма продолжала глядеть с наивным недоумением, и он вынужден был пояснить: — Здоровенный желтоглазый парень, который явился к вам в попугайной распашонке и дурацких шортах, уволок к себе на корабль, получил от меня по роже и…
— …переоделся в еще более смехотворный мундир, когда мы сюда прилетели, — покивала она. — Я вспомнила. Так это он здесь самый главный?
— В масштабах этого мира он всего лишь мелкий интриган и бунтовщик. И во всех ваших нынешних неудобствах виноват именно он. — Кратов усмехнулся и, пытаясь пробудить в себе ощущение священной ненависти, произнес: — Кьеллом Лгоумаа, третий т'гард Лихлэбр.
— Что такое «т'гард»? — немедленно спросила Озма.
— Что-то вроде графского титула. Здесь все еще есть аристократы и простолюдины. Эхайны низкого происхождения, отчаянно ненавидя всех этих т'гардов, т'литтов и прочую знать, столь же отчаянно рвутся стать ими. Как, например, младший геургут Юзванд. Прикончить патриция Гтэрнегха было ему в радость. А стал бы он, скажем, четырнадцатым т'гардом Азитуэбром, то презирал бы всю эту подлую чернь, как презирали его.
— Общество не может устоять на презрении и ненависти, — робко заметила Озма.
— Может, — сказал Кратов. — Хотя и недолго. Наверное, я утрирую. Тот же геакетт Кэкбур — явный плебей, а эта ваша беллатрикс, леди Эограпп — рафинированная аристократка. Непохоже, чтобы они не ладили. Да и покойный Юзванд перед ней преклонялся.
— Как вы можете запоминать столько имен, столько чужих слов? — поразилась женщина. — И откуда вам знать, кто кого ненавидит или боготворит?!
— Я немного умею читать мысли, — солгал он, чтобы не углубляться в пространные разъяснения насчет эмоционального фона.
— О чем я сейчас думаю? — прищурилась Озма.
— Ну, это нетрудно угадать, — рассмеялся Кратов. — Вы непрочь глотнуть еще немного из фляжки, хотя глазенки ваши уже изрядно косят. Вы хотите укусить меня… или ущипнуть… в общем, нанести мне маленький, но ощутимый ущерб, чтобы я не сильно выпендривался. А еще вы устали и опять хотите ко мне на руки.
— Вы угадали почти все! — с негодованием воскликнула Озма и, примерившись, сильно ущипнула его за локоть.
— Остальные желания тоже вполне выполнимы, — сказал Кратов, протягивая ей фляжку.
Странно, но лишь после щипка он вдруг едва ли не впервые за эти дни вспомнил о Идменк. О Снежной Королеве с фиалковыми глазами и платиновыми волосами, брошеной им в пустом номере пансионата «Бель Эпок». А ведь еще недавно он и вообразить себе не мог, что способен не думать о ней хотя бы десять минут! Разумеется, у него было не так много времени на приятные воспоминания, и голова была занята разнообразными важными вещами, и все же — странно… Странно и стыдно.
— А теперь, пока вы меня понесете, — произнесла Озма величаво, — я буду рассказывать вам о своих телохранителях.
Кратов охотно подхватил ее на руки. Озма с облегчением пошевелила ступнями.
— Как вы думаете, — сказала она, — то, в каком положении я делаю это, не оскорбит их памяти?
— Они радуются, глядя на вас с небес, — проговорил Кратов, сохраняя на лице полную серьезность.
— Рори Моргантус, как и я, родился на Магии, — начала Озма. — Ему было тридцать… нет, тридцать два года. Вначале он пытался за мной ухаживать, но быстро понял, что Озма и Ольга — два разных существа. Озму еще можно было обожать, но Ольга слишком скучна и занята, чтобы бегать с ним по ночным барам и кегельбанам… Но оставить меня без присмотра он не решился, и мой прежний продюсер взял его в охрану. Отгонять излишне экзальтированных почитателей, следить за порядком вокруг сцены… А вскоре он нашел себе подружку по душе, не помню, как ее звали — не то Мариза, не то Марианна… танцовщицу из кордебалета. По-моему, в последнее время он скорее приглядывал за ней, чем за мной. Иное дело Старый Гюнтер — так его все звали, и он действительно был старше и опытнее всех…
«Они облетели почти всю Галактику, — думал Кратов. Опытные, как Старый Гюнгер, и просто прибившиеся к труппе, как Рори с Магии. Они просто были неподалеку, когда Озма выходила на сцену, потому что ей никто и никогда не угрожал. Кому могло прийти в голову поднять руку на принцессу из страны Оз? Оборвать ее волшебный голос — все равно, что посягнуть на всеобщую святыню. И они расслабились, утратили бдительность, закисли в рутине. А многомудрый Эрик Носов прохлопал ушами и не заменил их всех чохом на своих профи. И теперь мы имеем то, что имеем. Четыре мертвых человека на Эльдорадо, с Конрадом — пять, и бог знает сколько мертвых эхайнов на Юкзаане. Потому что т'гард Лихлэбр приступил к реализации своего плана, как истинный военный стратег — не считаясь с жертвами».
— Если уж вы копите злость на Хлиб… Либер… сами знаете кого, — в унисон его мыслям сказала Озма, — то не забудьте и про этого… с неприятным голосом.
— Ни за что, — пообещал Кратов.
… Когда уже почти стемнело, они выбрели на окраину какого-то поселка, выглядевшего совершенно вымершим. Ни единого огонька, ни самого слабого звука — хотя Озма упорно твердила, что слышит голоса и разнообразные шорохи. Впрочем, и сам Кратов ощущал размытое, сильно приглушенное расстоянием эмоциональное поле, что свидетельствовало о присутствии поблизости живых душ. Стучаться в двери домов они не стали, а нашли какой-то пустующий не то сарай, не то хлев и укрылись там на ночь. Кратову удалось отыскать в углу ворох сомнительного на вид ветхого тряпья, но большого выбора у него не оставалось, и он подобрал эту рвань, чтобы укрыть Озму. Та уже спала в уголке, привалившись к не остывшей еще до конца каменной стене, и в непроглядной тьме его ночному зрению лицо ее показалось принадлежащим усталой двухсотлетней старушке.
5
Сначала был резкий, малоприятный запах пропотевшей звериной шкуры. Затем пришел звук чужого тяжкого дыхания возле самого лица. И, наконец, влажная шершавая терка грубо пробороздила щеку и лоб.
