телогрейку-тельняшку и серый в клеточку шарф. Волосы, черные с сединой, показались ей издалека влажными. Пострадавшего уложили на матрас, предварительно избавив от куртки и башмаков. Похоже, человек спал или был без сознания.
Валентина Алексеевна сказала Маше на ухо:
— Я пошарила у него в карманах, думала, может паспорт есть, или какой другой документ. Но там пусто. Только записка. Вот, смотри: 'Встреть Леню на разъезде. Роберт'. Без подписи. Он, когда я пришла, все бормотал чего-то, без остановки. А потом уж замолчал. Но чего говорил, не поняла. Вроде бы и вовсе не по-нашему.
Маша кивнула. Она, наконец-то, разглядела и лицо незнакомца. Некрасивое, с большим носом, и нависающими бровями. И кожа нездоровая — с красными прожилками, и словно бы в оспинах. Она решила, что человеку уже за пятьдесят. Человек вдруг отчетливо сказал во сне 'Мне нужен проводник!', и громко переглотнул.
Закипел, забурлил на столе чайник. Пришлось отойти, чтобы выдернуть его из розетки. Тут же рядом молчаливо возник Джим, и тронул ее за руку, недвусмысленно приглашая выйти наружу. Маша, удивленная такой таинственностью, вышла. Джим сказал:
— Этот, наверно, все-таки за мной. Мне надо будет спрятаться, до тех пор, пока не станет ясно… Но… извините, может быть эта просьба покажется вам странной… но я, правда, не могу ничего рассказать.
— Не мнись, — встревожилась Маша, которую отнюдь не порадовало, что Джим именно с ней делится планами 'на время исчезнуть'. — Я слушаю.
— Понимаете… меня ищут, потому что я сбежал. Я думал, хоть здесь не найдут. А они и сюда пробрались. Саня вот хороший, но он тоже оттуда, из моих мест. В общем… надо этого вот, — небрежный кивок в сторону крыльца, — показать Сане. Пусть они поговорят. А потом… ну, как получится. Самое плохое, что я застрял здесь, как и Саня. Нам обоим не выбраться, поэтому ему я верю.
Маша вздохнула: босоногий интриган не произвел на нее впечатления.
— Если ты так хочешь, я их познакомлю. Только обещай, что далеко сбегать не будешь, и сразу вернешься, как только узнаешь, чего хотел. Хорошо?
— Хорошо, — с досадливой улыбкой ответил Джим, — я же сказал, что не могу далеко. Не получается. Заранее вам спасибо.
И убежал. Только его и видели.
Мело. Так, как только может мести в декабре, на безвестной железнодорожной станции имени двести шестого километра. Ветер завывал в проводах над рельсами и за ними, там, где неясным контуром прорисовывались лапы ЛЭП. На трассе, внизу, под насыпью, за пешеходным мостом, проносились автомобильные фары — кляксы света на темно-буром фоне метели и глянцево-сизом — дороги. Пригородная электричка запаздывает на двадцать минут, поезд из Саратова — почти на полчаса. К тому же темнеет. Хотя в середине декабря по-настоящему светло не бывает вовсе. И все-таки…
Человек прошелся вдоль платформы, снял шапку, отряхнул снег. Человека звали Игорь Дмитриевич, или, в просторечии, просто Дмитрич. Дмитрич работал диспетчером на разъезде. Но на сегодня его смена закончилась, причем закончилась уже час назад. Он вышел к электричке, которая должна была доставить его в город, но электричка опаздывала, и пришлось стоять под снегом, постепенно покрываясь им и каплями воды. Так можно и простудиться, но возвращаться в диспетчерскую — 'сторожку' — Дмитричу не хочется почему-то. Только, видно, придется возвращаться. Возможно, электричку отменили. Такое бывает, пусть и не регулярно, но из-за перебоев с электричеством или из-за нерентабельности этой пригородной линии поезд не приходит, и сменившемуся диспетчеру приходится ночевать прямо на рабочем месте. Вообще-то на железной дороге бардаку не место, даже во времена кризиса и произвола, однако же, если везде бардак, то и в транспорте тоже бардак, и никуда от этого не деться. Сменщик приезжает на своей машине, ему в этом отношении легче. Старенький запорожец занимает место под навесом, который сооружался с мыслью укрывать от непогоды возможных пассажиров еще в совковые времена, да только какие здесь пассажиры? Разъезд по левую сторону граничит с обширным раньше — полем, теперь — лугом, а по правую, с федеральной трассой, за которой стеной встает мокрый предзимний лес. Да какое там предзимний — зима вступила в свои права, сегодняшний снег уже не стает. Он так и будет лежать нижним пластом до самой весны, пока апрельские лучи не превратят в воду и его. В самую последнюю очередь. Все раннее однажды становится поздним. А пешеходный мостик над рельсами давно уже в аварийном состоянии и сохраняется здесь не как средство улучшения безопасности перемещения по путям, и даже не как символ минувшей эпохи. Его просто некому оказалось разобрать на металлолом и вывезти. Дмитрич не рискнул бы прогуляться по этому мосту, да и никому бы не посоветовал.
Он поежился — к вечеру стало холодать, а снег уже набился в шарф, за шиворот, но чтобы вытряхнуть, надо расстегивать куртку, а это холодно и лень.
Если задуматься, что его ждало дома? Жена, как-то внезапно подурневшая, кажется, всего за год, с вечными ее нападками, что умные люди деньги зарабатывают, один ты у меня… и что: почему опять поздно, и где тебя носит по такой темноте, в наше время ткнут ножом в бок и ищи тебя под забором, и поминай, как звали. Сын в армии, попрекать некого, вот жена и вымещает эмоции на муже. Знает, что он спорить не будет, и ругаться не станет. Что еще? Леня. Сосед. Странный малый, что называется, с закидонами, но интуитивно чувствуется — парень не плохой. Хотя его сейчас, наверно, тоже нет дома. Он, похоже, активист какого-то движения. Несколько дней назад очкарик Роберт из управления пришел с ним прямо к Дмитричу домой, а Роберт — известный политический экстремист, его знать надо, то листовки у него, то запрещенная газета, то поэты на хате свои антиправительственные вирши под водку с хреном читают. Привел, знакомить, вроде бы, но наверняка знал, что у них квартиры рядом. Просил приютить его на пару дней у себя на разъезде, но не прямо сейчас, а как возникнет необходимость, о чем он и уведомит запиской. Дмитрич согласился. Он ничего не имел против этого Лени, а одному сидеть в сторожке тоже тоскливо, тут хоть будет с кем поговорить. Вчера Роберт записку передал, но Леня так и не приехал. Может, изменились планы, а может, банально перепутал нужную станцию. В любом случае, он вряд ли сегодня дома ночует.
Однако же, что-то все-таки случилось. Электричка, бог-то с ней, ее и правда могли отменить. Но саратовский поезд — это совсем другая песня. Дмитрич последний раз прошелся под фонарем на платформе, и со вздохом поплелся в диспетчерскую, отогреваться и узнавать новости.
Из прихожей пахнуло горячим печным теплом, навстречу выглянул сменщик Вадим с монтировкой в руке. Правильно, мало ли кого по снегопаду принесло. В том месяце, например, принесло заблудившихся на трассе бандитов. Их Опель по темноте слетел на обочину, но отделался легким испугом. Бандиты оказались людьми веселыми, сильно вооруженными и пьющими. Принесли с собой полупустой ящик водки и братались с железнодорожниками в течение всей ночи. А уехали только через день — боролись с похмельем. Вадим запахнул на пузе кожаную на меху жилетку, и удовлетворенно кивнул. Потом подумал и сказал:
— Я уж собрался за тобой выходить. Смотрю: не идешь и не идешь.
— Да что-то захотелось подышать. Хорошо там сейчас: метель. Люблю метель. А что с поездом? Узнал, почему нет? Про электричку я даже не спрашиваю.
Дмитрич уселся на кривобокую, испачканную синей масляной краской табуретку и начал снимать сапоги. Вадим махнул рукой, словно бы он давно ждал чего-то подобного, и вот, наконец, оно свершилось.
— Да ну, — сказал он, — Дурдом на колесах. В городе на вокзал кто-то позвонил, и сообщил что на путях бомба заложена. На каких путях, по какому направлению… в общем, закрыли весь наш участок, проверяют. Они напроверяют, в темноте да по такой погоде.
— Да, погода не для саперных работ. Как думаешь, это сколько времени займет? До утра, или как?
— Чай будешь? Горячий, только вскипел. До скольких бы ни было, все лучше, чем потом из взорванного состава части тел выскребать. Помнишь, как в Подмосковье было? Тоже ведь сначала позвонили, предупредили. А потом… да ладно, ерунда. Просто лезет в голову всякое.
— В поганые времена живем, — согласился Дмитрич, — а сахар у нас есть? Я из банки еще днем все выскреб.
