сегодняшнего дня ничего серьезного не случалось, мать. Думаешь все-таки о матери, поймал себя Сержант. Не думаю, не думаю, не помню никого, самых близких и самых родных: не помню, отмахнулся от себя же, понимая, что если помянет другую свою, разлитую в миру кровь по двум розовым, маленьким, пацанячьим, цыплячьим телам, то сразу сойдет с ума. Хочу не помнить, хочу не страдать, хочу есть камни, крутить в жгуты глупые нервы и чтоб не снилось ничего. Чтобы снились камни, звери, первобытное… До Христа - то, что было до Христа: вот что нужно. Когда не было жалости и страха. И любви не было. И не было унижения… Сержант искал, на что опереться, и не мог: все было слабым, все было полно душою, теплом и такой нежностью, что невыносима для бытия. Откуда-то выплыло, призываемое всем существом, мрачное лицо, оно было строго, ясно и чуждо всему, что кровоточило внутри. Сержант чувствовал своей лобной костью этот нечеловеческий, крепящий душу взгляд… Он вздрогнул и понял, что заснул на секунду. Быть может, даже меньше, чем на секунду. И был у него сон. Присел, всмотрелся в полутемь. - Ты чего увидел? - спросил Самара. - Сталина, - ответил Сержант хрипло, думая о своем. - Сержант! - окликнул Самара. - А. - Ты что? - Все нормально. Собирай посты. Пошли охотиться. Они шли в темноте почти не таясь. Сержант ничего никому не сказал. Чтоб не уговаривать. Да и вообще не хотел говорить больше. Это чужая земля, повторял Сержант как в бреду. Чужая земля. Почему она так просит меня? Я же был легок… Мне же было легко… Я умел жить легче снега… Чем так придавило меня? Земля раскалывается. Сумасшедший и растоптанный Восток. И призраки, и мерцающий прах Запада. И магма, которая все поглотит.
…И не за что держаться… - Ты куда ведешь нас? - спросил Рыжий. Сержант молчал, никак не понимая, что значат эти слова. - Я веду вас, - ответил он с трудом. - Я не понял, Сержант, - окликнул Рыжий грубо. - Я тебе не верю, Сержант. Куда ты? Я ведь тоже люблю Родину, думал Сержант, глядя в темноту и спотыкаясь. Я страшно люблю свою землю. Я жутко и безнравственно ее люблю, ничего… не жалея… Унижаясь и унижая… Но то, что расползается у меня под ногами, - это разве моя земля? Родина моя? Куда дели ее, вы… Сержант достал фляжку, выпил последний глоток воды. - Сержант, ты что молчишь? - спросил Самара, голос его дрожал. И Витька сопел близко, заглядывая Сержанту в лицо. Только Кряж стоял поодаль уверенный и твердый. - Да что вы ссыте, все нормально, - ответил Вялый. - Все нормально, - повторил Сержант громко. - Ты помнишь, куда идти? - спросил его Вялый. - Да. Он помнил и вывел, сквозь темноту, своих прямо к постройкам: метрах в ста от них бойцы присели на корточки. База иногда постреливала. Редкие трассеры взрезали тьму и втыкались в крыши и стены построек. Откуда-то близко ответила автоматная очередь, бойцам показалось, что стреляли по ним, все разом упали, в песок руками, животами, лицами… но стреляли в другую сторону. - Там стоит “козелок”, - сказал своим Сержант. - Сейчас мы его заберем. - Зачем? - спросил Рыжий. - Домой поедем, - ответил Сержант. - Я отвезу тебя домой, Рыжий, - повторил Сержант зло. Они поползли, иногда останавливаясь и прислушиваясь. Сержант слизнул с камня соленое и перебирал на языке и зубах хрусткие песчинки. В голове его не было ни единой мысли. -…Там ключа нет… если… ключа? - донеслось до него: Вялый шептал. - Я заведу, - ответил Сержант. - Крышку… сниму… проводки… Я умею… Херня. Метрах в двадцати залегли и лежали несколько минут, не шевелясь. Кто-то засмеялся внутри построек. И опять тихо. - Кряж, - позвал Сержант. - Все сядут в салон, а ты - назад, в кандейку. Кандейкой называли отделение позади сидений “козелка”. - Когда тронусь, влепи из граника… по ним. Кряж кивнул. - Ждите, - сказал Сержант всем и пополз. Медленно, медленнее растущего цветка, он проползал последние метры до машины. Лег у колеса, гладя шину, словно железный “козелок” был животным, которое могло напугаться. Сержант привстал и, согнувшись, стараясь ступать тихо, обошел машину. Поискал ручку… вот она, ледяная… Поднял голову и посмотрел в окно, ожидая увидеть с той стороны прижавшиеся к стеклу сумасшедшие глаза. Никого не было, ничьих глаз. Опустил ручку вниз и потянул дверь на себя. Просунул голову в салон и скорей принюхался, чем пригляделся. Живым, спящим человеком там не пахло. Пахло ушедшими чужими людьми, грязью, потом, порохом. Сержант закинул ногу и потом перенес все тело в салон. Раскинулся на сиденье и даже закрыл глаза на секунду. Не думай, попросил себя. Провел подслеповатой в темной машине рукой и дрогнул: вроде ключ. Нагнулся: да, ключ. В замке зажигания. Не забрали. А на фиг им забирать ключ, кто тут украдет машину… И рация… Где рация? Вот рация. В постройках снова захохотали: нелепым, дурным хохотом. Сержант прислушался и вдруг подумал быстро: да они обдолбанные… Так смеются обдолбанные… Первым делом, наверное, аптеку в селе разобрали… Ему было легко, легко и ясно, и все улеглось на свои места. Он трогал руль, рычаг скоростей, педали, приноравливая себя к машине, чтоб ничего не спутать. И базу не штурмуют, думал он, не торопя себя. Блокировали. Своих ждут, надо понимать. Подкрепления. Зато наши, наверное, все целы. Не было ведь штурма. Хорошо. Будьте живы, мужики. Скоро прилетят самолеты. И будет чертям… будет им… Сержант перегнулся через сиденье и открыл дверь справа. - Вялый! - позвал негромко. Вялый влез в машину спокойно, как будто воровал ее из гаража отца, а не… - Не хлопайте дверями, - попросил остальных, когда Витька, Рыжий и Самара влезали на заднее сиденье. - Херово, разворачиваться надо, - сказал Вялый. - Сможешь? - Кряж на месте? - вместо ответа спросил Сержант. - Да, - выдохнул Вялый, обернувшись. - Поехали, - сказал Сержант, повернул ключ, включил свет. В слепящих снопах дальних фар в тридцати метрах стояло, шатаясь, бородатое, с автоматом на плече, мочилось на стену постройки. Его как будто качнуло от света. Он повернул голову, нисколько не удивляясь. Долю секунды все смотрели на него из машины. Сержант уже заводил мотор. - Э, кто там свет врубил? Озверели? - заорали в постройке дурным каким-то голосом, с акцентом, но по-русски. Мотор завелся со второго раза. - За Родину, - сказал Сержант и включил первую. - За Сталина. На второй, выдавив газ до предела, они вознесли на капот человека с автоматом, не успевшего ничего понять. Сержант тут же врубил заднюю передачу, скатывая с капота вялое тело, и вылетел на площадку перед этим скотным двором. Бешено вращая руль, развернулся и помчал, сначала не видя дороги, - подпрыгивая, рискуя ежесекундно заглохнуть, встать, - и потом, нежданно, по наитию, выехав на нее. Четвертая… Идем влет, и рычим, и рыдаем. Жахнуло жарко прямо в машине и сразу же взметнулось и полыхнуло в зеркале заднего вида. - Молодец, Кряж! - заорал Сержант, догадавшийся, что Кряж сделал выстрел из гранатомета. - Кряжина, круши! Вялый, развернувшись и упираясь в сиденье ногами, стрелял из автомата, высунув его в окно и не снимая палец со спускового крючка. - Вялый, сука! - взвыл Сержант. - Вызывай наших! - База! База! - заорал Вялый, развернувшись и схватив рацию. - База, это мы! Это Сержант! Они мчали и не слышали выстрелов позади. - База, бога, душу! - орал Вялый. - На приеме? - раздалось далекое и вопросительное. - Это мы! На “козелке”! Не стреляйте! Как поняли? База, душу вашу! Не стреляйте! - Принято, - откликнулись недовер - База, бога, душу! - орал Вялый. - На приеме? - раздалось далекое и вопросительное. - Это мы! На “козелке”! Не стреляйте! Как поняли? База, душу вашу! Не стреляйте! - Принято, - откликнулись недоверчиво. Они подлетели к зданию и высыпались все разом, в одно мгновение. Сержант с болью оторвал руки от руля: это далось неимоверным усилием. Им открыли тяжелую дверь: Сержант видел в свете фар, как находящиеся внутри здания раскидывали тяжелые мешки, освобождая вход. Первым забежал Рыжий, потом Самара, потом Витька. Занес свое тело Кряж. Вялый менял рожки и стрелял от пояса в темноту. - Давай, Вялый, давай домой! - попросил его Сержант. Скривившись, тот прыгнул в темноту здания, и Сержант шагнул следом. Его подбросило тяжело и медленно, разрывая где-то в воздухе. Но потом он неожиданно легко встал на ноги и сделал несколько очень мягких, почти невесомых шагов, выходя из поля обстрела. Где-то тут его должны были ждать свои, но отчего-то никого из них Сержант не видел, зато чувствовал всем существом хорошую, почти сладостную полутьму. - Черт, как же это я… как это меня? - удивился Сержант своему везению и обернулся. Черная, дурная гарь рассеивалась, исходила, исчезала, и он увидел нелепо разбросавшего руки и ноги человека с запрокинутой головой; один глаз был черен, а другой закрыт. Это было его собственное тело.
Грех
Ему было семнадцать лет, и он нервно носил свое тело. Тело его состояло из кадыка, крепких костей, длинных рук, рассеянных глаз, перегретого мозга. Вечерами, когда ложился спать в своей избушке, вертел в голове, прислушиваясь: “…и он умер… он… умер…” Пытался представить, как кто-нибудь заплачет, и еще закричит его двоюродная сестра, которую он юношески, изломанно, странно любил. Он лежит мертвый, она кричит. Где-то в перегретом мареве мозга уже было понимание, что никогда ему не убить себя, ему так нежно и страстно живется, он иного состава, он теплой крови, которой течь и течь, легко, по своему кругу, ни веной ей не вырваться, ни вспоротым горлом, ни пробитой грудиной. Прислушивался к торкающему
