об оплате. Когда я буду в состоянии зарабатывать сама…
Он кивнул.
— Вот тогда и поговорим об оплате, не раньше. А если вам по какой-либо причине нужно будет увидеться со мной раньше завтрашнего дня, придумайте себе какую-нибудь болезнь.
— Например, растяжение? — Я улыбнулась.
Мы вместе вышли во двор. В небе уже загорались звезды. Доктор Питерс собрал свои удочки и направился к берегу озера. Я постояла возле сарая, отвязала лошадь и забралась в седло. Получилсоь хуже, чем хотелось бы, но это не огорчило меня.
Несмотря на прежние опасения заблудиться, сейчас я ориентировалась вполне уверенно. Каждое дерево, каждая поляна были мне знакомы. Память возвращалась, наполняя мое сердце радостными ощущениями.
И тут, к великому огорчению, мне пришло в голову, что я уже не помню лица доктора Питерса.
Встреча затянулась дальше, чем я рассчитывала, и я подгоняла свою лошадку. Вечерний коктейль был в «Хогенциннене» чем-то вроде обязательного ритуала, которого бабушка придерживалась очень строго и не терпела опозданий.
Вернувшись домой, я поспешила принять душ и переодеться. На теплую ванну времени уже не оставалось. Наскоро убрав волосы, я прихватила сигареты и хотела выбежать из комнаты, когда что-то заставило меня обернуться. В спешке я забыла погасить свет. Второй раз подобную оплошность нельзя было допускать ни в коем случае.
Бабушка и отец уже сидели в библиотеке, служившей одновременно столовой, и посмотрели на меня с осуждением. Бабушка, как всегда, смаковала свой шерри. Отец стоял у бара с бокалом в руке.
— Коктейль, Морин?
— Думаю, будет достаточно щерри, — перебила его бабушка. — С ее здоровьем не следует привыкать к горячительному.
— Мартини меня вполне устроит, — словно кто-то другой говорил моим голосом. Впрочем, я уже устала уступать. — Сухой мартини, пожалуйста.
Отец растерялся, но бабушка молчала, пораженная моим ответом, и он послушно повернулся к бару. Я прикурила и положила пачку сигарет на столик.
Мартини согревал, и я пила его с наслаждением.
— На улице жуткий холод… Как хорошо оказаться в тепле в приятном обществе.
— Где ты была? — Бабушка недоверчиво наблюдала за мной.
— У водопада и дальше — через поле.
— Похоже, вместе с памятью ты потеряла и способность ориентироваться, милая Морин, — ее сухие губы дрогнули в язвительной, усмешке. — Я видела, что ты прискакала с другой стороны.
Преодолевая растерянность, я возразила:
— Я сделала крюк, чтобы осмотреть ферму.
Странно, но ложь далась легко. Был ли это признак выздоровления? Или наоборот?
Наступила пауза. Совершенную тишину нарушало потрескивание огня в камине. Нам нечего было сказать друг другу, если не считать колких замечаний бабушки. Традиционный вечерний коктейль всегда проходил именно так. Я стояла спиной к камину со стаканом в руке и внезапно будто увидела прямо перед собой женщину в такой же позе, отпивающую маленькими глотками мартини, пожимающую плечами на бабушкины вопросы, бойко отражающую ее выпады, — красивую женщину с крупными, резкими чертами лица, которая годами подавляла свой гнев, скрывала ненависть к свекрови.
Я вспомнила это лицо.
Налей мне еще? — я протянула отцу пустой стакан. Бабушка хотела что-то возразить, но я с подчеркнутой вежливостью опередила ее:
— Я хотела тебя поблагодарить за то, что ты все это время кормила Барона.
— Меня просил об этом твой отец, — ответила она сухо. — Терпеть не могу овчарок. Они ненадежны. Но, в отличие от тебя, Морин, я люблю животных и ни за что не стала бы держать большую собаку в тесной квартирке.
— Но многие люди в Нью-Йорке заводят собак, — возразила я. — И потом, я его ежедневно подолгу выгуливала.
Она пожала плечами и повторила:
— Овчарки ненадежны. Я уже предупредила твоего отца: одна задавленная курица — и я велю усыпить пса.
Я с силой сдавила бокал, словно желая скомкать, раздавить толстое стекло. Нужно было предвидеть такой поворот. Проявление чувств каралось, и каралось жестоко. «Хогенциннен» не поощрял человеческих слабостей: интриги, коварство — его стихия. Внезапно мне захотелось выбежать, оказаться вдали от неуловимой угрозы, притаившейся под сводами залы.
— Морин, ты вся дрожишь! Не простудилась ли ты? — в голосе бабушки слышалась озабоченность.
— Н-нет… наверное, второй мартини был лишним. Прошу извинить меня…
Я поставила бокал на стол и выбежала из комнаты. К горлу подступила дурнота, я бросилась в ванную. Но тревога оказалась ложной, тошнота отступила. Умывшись холодной водой, я почувствовала себя лучше.
Когда я, переодевшись и приведя себя в порядок, спустилась к ужину, бабушка была в библиотеке одна.
— Твой отец уже в гостиной, — произнесла она и без всякого перехода добавила: — Я бы на твоем месте не стала больше пить мартини.
Предостережение было излишним; я пришла за своими сигаретами. Быстрый взгляд на стол — и я застыла в недоумении. Пачки не было.
— Что-нибудь случилось?
— Я хотела забрать сигареты… — пробормотала я. — Кажется, я оставила их на столе.
Холодные глаза пристально оглядели меня, на губах появилось подобие улыбки:
— Ты забирала их. Разве ты не помнишь, Морин?
Я смущенно поправила волосы.
— Конечно. Я совсем забыла.
Вместе с бабушкой, я степенно прошествовала из библиотеки в гостиную. При этом я совершенно отчетливо помнила, что не брала сигареты перед тем, как уйти из комнаты. Или же?..
Я снова начала сомневаться в своих способностях. Возможно, память сыграла очередную шутку со мной — ведь шел только второй день, как я покинула клинику. Хотелось броситься в комнату, перерыть вещи, найти забитую пачку. Усилием воли я сдержала порыв — понурив голову, двинулась следом за бабушкой.
— Быстрее, Морин. Ты же знаешь, я не люблю, когда опаздывают к ужину.
— Иду, бабушка.
Глава девятая
Следующее утро принесло новую встречу. Спускаясь вниз, я столкнулась с женщиной, лицо которой, показалось мне неуловимо знакомым. На ней был белый передник, в руках — поднос с завтраком для отца.
— Миссис Дэниелс!.. Вы узнаете меня?
Ее улыбка была более смущенной, нежели приветливой. Темные глаза глядели с беспокойством.
— Я знала вас еще девочкой, мисс Морин. Пока вы не уехали из «Хогенциннена». Тогда вы звали меня
