Смотрели мы на общее светило.Но ярче виденного въяве светаОгонь стихов: не знавшая пощадыТа dragon moon из колдовской балладыИ месяц, кровеневший у Кеведо.Луна была кровавою и алойИ в Иоанновом повествованье —Той книге ужаса и ликованья,Но все же чаще серебром сияла.Оставил Пифагор своей рукоюПосланье кровью на зеркальной глади,А прочитали (по преданью), глядяВ луну, как будто в зеркало другое.Все злее и громадней год от годаВолк, скрывшийся за чащею стальною,Чтоб наконец расправиться с луноюВ заветный час последнего восхода.(Об этой тайне помнит Север вещий,И в тот же страшный день светил померкшихОпустошит моря нечеловечийКорабль, что слажен из ногтей умерших.)В Женеве или Цюрихе, к поэтамПричисленный судьбой, без промедленьяЯ принялся искать определеньяЛуны, себя измучив тем обетом.Трудясь без отдыха, как все вначале,Я истощал реестрик небогатый,Боясь, что у Лугонеса когда-тоЯнтарь или песок уже мелькали.Из кости, снега (и другого сора)Сменялись луны, освещая строки,Которые, конечно же, в итогеТак и не удостоились набора.Мне чудилось: поэт между живыми —Адам, что с несравненною свободойДарит вещам земного обиходаЕдинственное подлинное имя.От Ариоста я узнал чуть позже,Что на Луне есть все, чему возвратаНет, — канувшее время, сны, утратыИ обретенья (что одно и то же).Я различал трехликую Диану —Итог Аполлодорова урока;Гюго дарил мне серп златочеканный,Один ирландец — черный символ рока.Пока же, наклонясь над этой бездной,Вылавливал я луны мифологий,Я мог увидеть, вставши на пороге,Ежевечерний диск луны небесной.Теперь я знаю: есть одно земноеИ ей лишь подобающее имя.Разгадка в том, чтоб, не томясь другими,Смиренно называть ее луною.И не перебирая под рукоюМетафоры, одна другой неверней,Гляжусь в таинственный, ежевечернийДиск, не запятнанный моей строкою.Вещь, слово ли, луна — один из знаковВ запутанном Писании вселенной,Куда включен любой земной и бренныйУдел, неповторим и одинаков.Она — всего лишь символ меж иными,Судьбой ли, волей данный человеку,Который только по скончаньи векаНапишет свое подлинное имя.