звучал «по-домашнему», знакомо, сообщал сцене «личностность», что ли, теплоту и грусть. Своим «несоответствием» тому, что происходило на сцене – делал ее «пронзительной», щемящей, озабочивающей….
Озабочивал он не судьбами «всех» эвакуируемых вместе взятых – всего «коллектива в целом» (как это предлагалось пьесой), а каждой судьбой в отдельности. Судьбой каждого, кому предстояло испытать далекое, неведомое, многотрудное Время.
Одолеть, осилить Беду.
* * *
– И все-таки тебе сегодня придется побриться, – придирчиво оглядев меня с ног до головы, сказал Эдвард Ходжик.
– С чего бы это, что-нибудь стряслось?
– Мы приглашены на обед в добропорядочный репатри-антский дом, к молодому ученому из Каира – Айку (Ходжик назвал ничего не говорящую фамилию). Обещали отличный кофе, увлекательную беседу и… пение жены.
Ходжик скорчил брезгливую гримасу:
– Пение жены… Это, пожалуй, единственное неприятное испытание, которое нам предстоит выдержать. Терпеть не могу музицирующих домохозяек.
… Кроме нас в числе приглашенных к обеду оказались писатель Гарегин Севунц, художник Хачатур Есаян и еще две незнакомые, жеманные не по возрасту, разговорчивые дамы.
Радушные хозяева делали все возможное, чтобы доставить нам удовольствие. Молодая хозяйка, которая вот-вот должна была стать матерью, проворно хлопотала у стола. Одно замысловатое блюдо сменяло другое. Провозглашались длинные
восторженные тосты.
Айк поминутно просил жену спеть. И каждый раз, когда та отказывалась, Ходжик тут же советовал «не утруждать будущую мать».
Айк, однако, проявил завидную настойчивость, и жене пришлось уступить.
И тут произошло неописуемое.
«Музицирующей домохозяйкой» оказалась… Гоар Гаспа-
рян.
Нетрудно представить наше изумление и то огромное наслаждение, которое доставило нам ее пение.
Так, сами того не подозревая, мы, волею случая, стали чуть ли не первыми ереванскими слушателями этой удивительной певицы.
* * *
В конце сороковых годов на нашей студии снимались только документальные ленты. Снимали их тогда в огромном количестве. И не мудрено, что из журнала в журнал кочевали сюжеты, похожие один на другой, как две капли воды. Наиболее предприимчивые из нас, режиссеров, снимали, как правило, только героев сюжетов, их крупные планы. Общие же планы городов и сел, заводов, колхозов брали из старых журналов.
Обеспокоенный этим, министр кинематографии Андраник Шагинян издал приказ, запрещающий пользоваться, без
особого на то разрешения, фильмотечными кадрами.
Снимал я тогда очерк о проводимых в Ереване Всесоюзных легкоатлетических соревнованиях. Во время монтажа фильма, обнаружилось, что, как это бывает обычно, не хватает кадра – общего плана зала оперного театра, где вручались награды победителям соревнований. Не задумываясь, я взял недостающий кадр из первого попавшегося журнала, будучи в полной уверенности, что никто этого не заметит.
После просмотра фильма меня пригласил к себе Шагинян:
– Приказ мой не выполняешь, – сказал он мне. – Монтируешь старые кадры.
– Что вы, Андраник Христофорович, очерк событийный, ничего подобного раньше не происходило в Ереване.
– Речь идет об общем плане…
– А-а… Я туг ни причем. Операторы не балуют нас новыми точками.
– Это ты брось! – перебил меня министр. – Не был я в тот вечер в зале. А у тебя – сижу в первом ряду и чему-то улыбаюсь…
* * *
– Вы от художника Арутчьяна? – спросила секретарша редактора, взглянув на рисунок, который Валя Подпомогов держал в руках.
– От Арутчьяна, – соврал я.
… Редактор долго, придирчиво рассматривал карикатуру. Он машинально расставил недостающие в тексте запятые и, не глядя на нас, сказал:
– Передайте Сергею Аветовичу, что рисунки дадим в завтрашнем номере.
– Вы действительно его напечатаете?! – одновременно спросили я и Валя.
Редактор удивленно посмотрел на нас поверх очков:
– Действительно. А что?. . Есть возражения?
Он только теперь заметил подписи под карикатурой.
– Да-а…
Редактор махнул рукой и… размашисто написал на обороте рисунка – «В номер».
На следующий день мы, дрожащими от волнения руками, развернули «Коммунист». На первой странице газеты бесчинствовал «наш» Трумэн. Он злодейски пытался поджечь «факелом Герострата» земной шар…
* * *
Осенью сорок восьмого мы с Эразмом Мелик-Карамя-ном снимали фильм о профессоре Манасаряне. Том самом, кто первым «замахнулся» на Севан.
При встрече с нами, ученый показал копию прошения наместнику Кавказа Воронцову-Дашкову, в котором он предлагал «расширить русло реки Занги, дабы умножить сток озера Гогча, и направить воды оные в засушливые районы Арарат-
ской равнины».
На прошение студента наместник высокомерно начертал:
«Милостей природы следует добиваться упованием на бога, а не бредовыми проектами господ студентов. В Российской империи реки будут течь туда, куда им положено!»
– Об этом мне сообщили в письме из канцелярии наместника. К сожалению, письмо не сохранилось, – виновато улыбнулся Манасарян.
– Ну это не беда, – Эразм Александрович хитро подмигнул мне, – дело это поправимое…
Мелик-Карамян незамедлительно занялся, как он выразился, «восстановлением факта» – изготовлением письма.
Где-то в архиве он раздобыл подлинный бланк канцелярии наместника Кавказа, отпечатал текст письма на машинке со старым шрифтом.
За начальника канцелярии подписался бухгалтер студии Мигран Христофорович Сагателян, владеющий редкостным в наши дни каллиграфическим почерком.
Спустя год мы обнаружили этот документ в одной из московских газет, в подборке, посвященной строителям Севано-Разданского каскада.
