Он явно не торопился. Однако натиск молодых был неотразим. Сарьяну пришлось сдаться.
– Набросай текст, – сказал он Шаэну.
Через четверть часа некролог был готов. Сарьяну осталось подписать его. Но не тут то было. Сарьян трижды вслух перечитал текст. И опять… обнаружил в чертах покойного «армянскую грусть».
– Видно, много повидал на своем веку этот человек… Настрадался. Царство ему небесное…
Сарьян неуклюже, «по-детски» хитрил. Присутствующие делали вид, что не замечают этого.
Молчали. Ждали.
Первым заговорил Минае:
– Варпет, в редакции ждут…
Мартирос Сергеевич обреченно вздохнул и… подписал текст.
Минае и Шаэн поспешили к выходу.
Их остановил окрик Сарьяна:
– Стойте! Стойте!. . А вы уверены, что этот человек действительно скончался?. . Может, жив еще?. . А мы торопимся его отпевать…
Он вырвал из рук Минаса некролог и запер его на ключ в ящике письменного стола.
Некролог подписала «группа товарищей».
Сарьян никогда не делал того, чего не хотел.
* * *
По сценарию «Новый дом» (авторское название «Песни первой любви») певец Арсен Варунц уходил из дома. Уходил навсегда. Терял голос. Спивался. Бродяжничал. Побирался…
Кроткая, любящая жена Рузан гнала его от себя, по свидетельству авторов сценария, «мучительно боролась сама с собой», побеждала в себе ту, что послезливее, пожалостливее и… выходила замуж за добропорядочного, «положительного» архитектора Варужана Манучаряна.
Отец Арсена – Тигран Варунц, потомственный каменотес, добрый мудрый старик, что только не делал, чтобы возвратить сына на путь истинный. И так себя вел и этак. Ночами просиживал в ресторане, где сыночек «за стакан вина потешал честную публику».
– Постыдился бы, Арсен… Фамилию нашу позоришь. Ты Варунц, понимаешь, Ва-рунц!. . Предки наши храмы величественные воздвигали, города строили… – говорил он это и еще многое другое подвыпившему сыну. И все напрасно. Зарвавшийся сынок «катился по наклонной плоскости» с головокружительной скоростью, нисколько не задумываясь над тем, что он Ва-рунц!. .
Против такого хода событий вдруг ополчились все – ре-
дакторы, члены художественного совета, руководители студии, съемочная группа, актеры и, наконец, композитор Арно Бабаджанян, который (видимо, не читая сценария) написал для фильма веселую, бодрую песню.
Нам, в приказном порядке, предложили «изменить финал, переосмыслить поведение героя, вернуть его семье, обществу, искусству…»
Сделать это, когда до окончания съемок оставались считанные дни, было не так-то просто. Пришлось кое-что переснять. Кое-что перемонтировать, заново озвучить…
Изменили финал.
«Переосмысленный» Арсен Варунц возвращался на сцену. В большом, переполненном до отказа, зале пел он Рузан, ей одной, так сказать, в «публичном одиночестве».
Пел о любви, молил о прощении…
И Рузан, конечно же, прощала.
Чтобы окончательно свести концы с концами, оставалось «укротить» эпизод, за которым следовал финал. Эпизод этот, пожалуй, наиболее решительно сопротивлялся «переосмыслению».
– Ты хочешь, Рузан, чтобы Арсен вернулся домой? – спрашивал невестку старик Варунц.
Рузан отрицательно качала головой, резко перебивала его:
– Нет, нет! Он столько причинил нам горя…
О пересъемке сцены не могло быть и речи – огромная дорогостоящая декорация давно была разобрана.
Решили ограничиться переозвучиванием эпизода.
– Ты хочешь, Рузан, чтобы Арсен вернулся домой? – по-прежнему спрашивал невестку Тигран Варунц.
– Ла, да, конечно… Это ведь его дом… – отвечала теперь Рузан.
Что же касалось слез Рузан и отрицательного качания головой, решили – «зрители не заметят».
Расчет этот, однако, не оправдался.
Так «прочитал» этот эпизод один весьма уважаемый московский критик:
«… Судакова проявила умение неодносложно решать предложенную сценарием тривиальную сюжетную ситуацию. Рузан приняла решение – Арсен должен вернуться. Она грустна, задумчива, все в ней сопротивляется этому вынужденному решению. Все, и прежде всего оскорбленное женское достоинство.
– Ла, да, конечно… Это ведь его дом… – говорит она, и лишь нервное подергивание плеч, едва заметное движение головы, непрошеная слеза выдают душевное смятение, напоминают о долгих мучительных раздумьях».
А мы-то думали – не заметят.
* * *
Если мне не изменяет память, в 1963 году это было, снимали на нашей студии фильм о Викторе Амбарцумяне.
Приехал как-то смотреть отснятый материал Виктор Ама-заспович со своими коллегами- астрономами.
… На экране сменялись, вызывающие снисходительные улыбки ученых «научные» эпизоды, а затем фотографии созвездий, звездных ассоциаций, (не убежден, я их правильно называю), словом, фотографии звезд.
Отмигали кадры. В зале зажегся свет.
Ученые чем-то смущены. Переглядываются…
Виктор Амазаспович нарушает неловкое молчание:
– Можно, если это вас не затруднит, еще раз прокрутить материал?
И опять на экране Бюракан, ученые за телескопами и… фотографии.
Зажегся свет. И снова, неловкое молчание.
Виктор Амазаспович шепчется с академиком Маркаряном. Тот пожимает плечами, распускает нижнюю губу…
Присутствующий на просмотре художник Валентин Подпомогов, кажется, догадывается, что смущает ученых.
– Виктор Амазаспович, – обращается он к Амбарцумяну, – не новую ли звезду вы обнаружили на фотографии?
– Вот именно, как вы догадались?
– Кино-спе-ци-фика! -улыбнулся Подпомогов. – Фотографии ваши, простите, были плохонькие, серые… Вот мы и решили скопировать их… Прокололи на черной бумаге иглой
дырочки, видно, перестарались, вот и появилась лишняя звезда. Выходит, звезда Подпомогова…
Смеются ученые. А громче всех Амбарцумян.
– А вы знаете, не исключено, что такая звезда существует… И если она обнаружится, обещаем ее так и назвать – звезда, как вы сказали, Подпомогова?
– Валентина, – в тон ему отвечает Подпомогов.
– Пусть Валентина Подпомогова… Вы это несомненно заслужили г- каждому сколько-нибудь значительному открытию, как правило, предшествует толковая гипотеза.
