ждет обычная работа.
— Это правда, — сказала я. — я знаю одного мальчика, который живет на дереве.
— Мальчика? — переспросила мама.
— На дереве? — повторил папа.
— Если ты на работу, папа, то пойдем вместе, — предложила я.
— Ладно, — согласился он.
И мы пошли.
— Папа, — сказала я, когда мы шли через площадь к метро.
— Что? — отозвался он.
— Хорошо, — ответила я.
Он вопросительно взглянул на меня.
— Хорошо, что ты встал, и вообще…
— Хорошо, что ты вернулась домой, — ответил он и о меня.
— Ну конечно, вернулась. Я люблю свою комнату.
Он помахал мне, и я скрылась в дверях метро.
Нельзя сказать, что кто-то из нас особо откровенничал. Но, может быть, чтобы любить друг друга, необязательно раскрывать все тайны.
На математику я опоздала всего на пятнадцать минут.
После обеда шел дождь, и я, несмотря на усталость, отправилась в город. И не зря: Ругер ждал на нашей скамейке.
— Хорошо! — сказал он, обнимая меня одной рукой, как ни в чем не бывало, словно мы жили одной жизнью. Но ведь на самом деле все не так. Я ничего о нем не знала.
— Где ты был ночью? — спросила я, чувствуя, как мамин обвинительный тон эхом отзывается в моих словах.
Он удивленно взглянул на меня.
— Ты сердишься?
— Совсем не сержусь, — оскорблено ответила я. — Просто я ждала тебя. Всю ночь! Я замерзла, была буря, твой домик чуть не развалился, мне было страшно до смерти, а ты не пришел!
Он присвистнул.
— Так значит, это ты ела печенье? Я видел крошки.
Я кивнула и уткнулась носом в его шею. И все снова стало хорошо. Вот так — внезапно. От него пахло не потом и не дезодорантом. От него пахло человеком. Особенным человеком. От него пахло Ругером.
Добравшись до дома, я взбежала по лестнице. Не умею я следить за временем. Часов не наблюдаю, а о минутах и говорить нечего. Они исчезают, как светлячки в темноте, стоит только протянуть руку.
Я наверняка опоздала к ужину, а мама, конечно же, уже вцепилась в телефонную трубку. Ей хватит непосредственности позвонить среди ночи в социальную службу и рассказать, что она не в силах справиться со своими дочерьми. Ни с одной, ни с другой.
— Пожалуйста, поймите: я плохая мать. Вы должны что-то сделать! Я люблю ее и поэтому прошу вас забрать ее у меня!
Я сняла ботинки, из кухни не доносилось ни звука.
Они сидели за кухонным столом друг напротив друга. Мама произнесла, не сводя глаз с папиного лица, как будто меня и не было:
— Еда на плите.
Перед ними стояли бокалы с вином. В канделябре горели свечи, у мамы пылали щеки. На окне красовался большой букет красных роз.
— Они вкусные, — произнесла я, чтобы привлечь к себе хотя бы немного внимания. — Розовые лепестки. Если нарезать их в салат. Говорят, это улучшает потенцию.
— Не вздумай ничего резать, — произнесла мама, по-прежнему не сводя глаз с папы. — В кастрюле рыбные тефтели. В омаровом соусе.
— Шикарно, — отозвалась я, — что празднуем?
— Папа нашел новую работу, — ответила мама счастливым голосом.
Рыбные тефтели, которые мне только что удалось подцепить, скользнули обратно в соус, а я уставилась на человека, который приходился мне отцом. Человека, который в это самое мгновение поднимал бокал с вином.
— Пока еще нет стопроцентной гарантии, но я, кажется, все-таки получил работу.
Я внимательно посмотрела на него. У мамы был такой гордый вид, словно ее мужа только что выбрали на пост премьер-министра.
— И что это за работа? — спросила я, поскольку никто из них, кажется, не собирался ничего рассказывать добровольно.
— Фред будет заниматься распространением лечебных препаратов. Налаживать контакты с магазинами, — сообщила мама таким тоном, будто речь шла о спасении человечества.
— «Вивамакс», — сказал папа. — В таблетках и флаконах.
