пространство в узлы на... - ну, в общем, мы точно не знаем, насколько далеко этот эффект распространится, - на достаточно большое расстояние.
- Может быть, даже до самых границ нашей вселенной, - заметил доктор Шлосс.
- Ну и что из этого? - спросил Амальфи. - Все равно она будет уничтожена через десять дней...
- Если только вы не уничтожите ее раньше, - сказал Шлосс. - И если наша вселенная не окажется здесь при проходе антивселенной - все наши шансы - впустую; тогда мы ничего не сможем предпринять.
- Она все-таки может быть здесь.
- Но уже не в полезном качестве - не в том случае, если вещество в ней связано в миллиарды гравитационных водоворотов. Уж пусть лучше эта Паутина убьет нас, чем мы сами уничтожим будущую эволюцию двух вселенных, Амальфи! Неужели даже сейчас, ты не можешь отказаться от того, чтобы сыграть роль Господа Бога?
- Ну хорошо, - вздохнул Амальфи. - Посмотрите на эти дозиметры, а затем - на небо. Что вы об этом думаете?
Небо уже представляло собой ровную по интенсивности сияющую пелену, словно сплошная облачность, освещенная тусклым солнцем. Снаружи склоны низких гор, покрытые лесом, были полностью лишены какой-либо тени, словно намекавшие на то, что окна, расположенные по окружности башни представляли собой часть плоской фрески, сделанной неумелой рукой. Счетчики перестали трещать и выдавали лишь приглушенный грохот.
- Только то, что я уже предложил, - безнадежно произнес доктор Шлосс. - Накачаться антирадиационными лекарствами и надеяться на то, что мы сможем продержаться на ногах эти десять дней. Что еще нам остается? Они поймали нас в ловушку.
- Прошу прощения, - сказал Мирамон. - Это вовсе не так уж и неоспоримо. У нас имеются некоторые собственные ресурсы. И я только что запустил один из них; возможно, этого окажется достаточно.
- Что именно? - спросил Амальфи. - И как долго нам придется ждать, чтобы он подействовал?
- По одному вопросу - за раз, - попросил Мирамон. - Конечно же, у нас имеется оружие. Мы никогда не говорим об этом, потому что на нашей планете есть дети, благослови их боги. Но нам пришлось принять к сведению тот факт, что когда-нибудь мы можем столкнуться с враждебным флотом, учитывая то, насколько далеко мы вырвались за пределы родной галактики, и как много звездных систем посетили. Таким образом, мы разработали несколько систем для защиты. Одну из них мы никогда не собирались использовать, но сейчас пришлось. Вы уже хвалили нас как химиков, мэр Амальфи. И мы применили достижения химии в физике. Мы нашли возможность 'отравить' электромагнитное поле с помощью резонанса - почти так же, как катализатор воздействует на процесс химической реакции. Таким образом, 'отравленное' поле распространяется по несущей волне и соответственно - по контролирующему полю, почти по любому сигналу, являющемуся постоянным и подчиняющемуся уравнениям Фарадея. Вот, взгляните.
Он указал на окно.
Свет не ослабевал; но теперь он словно был покрыт рваными чумными пятнами. Эти пятна быстро распространялись и соединялись друг с другом, до тех пор, пока свет не оказался заключенным в изолированные светящиеся облака, быстро поедаемые по краям, словно мертвые клетки, разлагаемые энзимами бактерий гниения.
Когда небо стало полностью темным, Амальфи смог разглядеть сотни лучей, состоящих из едва различимых глазом частиц - хотя возможно, это была оптическая иллюзия - тянущихся к планете Он.
Счетчики снова начали выбивать дробь, но все-таки не останавливались.
- Что произойдет, когда эффект дойдет до кораблей? - спросил Уэб.
- Он отравит сами приборы, - ответил Мирамон. - А существа в кораблях пострадают от полного нервного блока. Они умрут, как умрут сами корабли. И не останется ничего, кроме сотни мертвых корпусов.
Амальфи хрипло вздохнул.
- Не удивительно, что вас не заинтересовали наши breadboard приспособления, - сказал он. - С такой штукой вы и сами могли бы стать какой-нибудь иной Паутиной Геркулеса.
- Нет, - твердо ответил Мирамон. - _Т_а_к_и_м_и_ мы никогда бы не могли стать.
- Боги звезд! - воскликнул Хэзлтон. - Значит, все кончилось? Так быстро?
Улыбка Мирамона казалась холодящей.
- Я сомневаюсь, что мы когда-нибудь еще услышим о Паутине Геркулеса, - сказал он. - Однако то, что ваши Отцы Города называют отсчетом продолжается. До конца этого мира осталось всего десять дней.
Хэзлтон вернулся к дозиметрам. Он тупо и неотрывно смотрел на них. Затем, к полному изумлению Амальфи, начал смеяться.
- Что тут смешного? - проворчал Амальфи.
- Сами взгляните. Если бы люди Мирамона когда-либо и столкнулись с Паутиной Геркулеса в реальном мире - они бы проиграли.
- Почему?
- Потому что, - ответил Хэзлтон, вытирая глаза, - пока он отбивался от них, мы все получили дозу радиации, превышающую смертоносный предел. Мы все, сидящие здесь, мертвы точно так же, как если бы в нас не существовало никаких признаков жизни!
- Это - шутка? - спросил Амальфи.
- Конечно же шутка, босс. Все это уже не имеет ни малейшего значения. Мы больше уже не живем в 'реальном мире'. Мы получили дозу. Через две недели нам станет плохо, мы начнем лысеть и нас начнет тошнить. Через три недели мы умрем. И вы _п_о_-_п_р_е_ж_н_е_м_у_ не замечаете шутки?
- Я ее вижу, - ответил Амальфи. - Я могу еще от четырнадцати отнять десять и получить четыре; ты хочешь сказать, что мы будем жить до того момента, когда умрем?
- Не переношу людей без юмора.
- Это старая шутка, - медленно произнес Амальфи. - Но, может быть, она все еще и смешна; и если она была хороша для Аристофана, то, думаю, она достаточно хороша и для меня.
- Ну хорошо, я тоже считаю, что эта шутка чертовски смешна, произнесла Ди с холодной яростью.
Мирамон переводил взгляд с одного новоземлянина на другого с выражением полного изумления. Амальфи улыбнулся.
- Только не говори так, если так не думаешь, Ди, - сказал он. Все-таки, это всегда было шуткой. Смерть одного человека столь же смешна, как и смерть всей вселенной. Быть может, юмор - это единственное наследие, которое мы оставим после себя.
- ПОЛНОЧЬ, - сообщили Отцы Города. - ОТСЧЕТ - НОЛЬ МИНУС.
8. ТРИУМФ ВРЕМЕНИ
Когда Амальфи открыл дверь и вновь вошел в комнату, Отцы Города сообщили:
- Н-ДЕНЬ. НОЛЬ МИНУС ОДИН ЧАС.
В этот час все имело свое значение... и ничего не имело значения; даже жизни в несколько тысячелетий. Амальфи покидал комнату, чтобы сходить в туалет. Теперь он уже никогда не сделает этого, как и никто из присутствующих; кончина всего уже столь близка, что она физиологически обгоняла биоритмы самого тела, с помощью которых человек определял время с тех пор, как впервые подумал о том, чтобы вести его отсчет. Неужели диурез столь же достоин оплакивания, как и любовь? Может быть и так; у чувств тоже должны быть свои плакальщики; и никакие чувства, никакие мысли, никакие эмоции не являются ничего не значащими, если они последние в своем роде.
- Что нового? - спросил Амальфи.
- Ничего, - ответил Гиффорд Боннер. - Мы просто ждем. Присаживайся с нами, Джон, и давай-ка выпьем.
Он сел за длинный стол и взглянул на бокал с выпивкой. Вино было красным, но в нем чувствовался едва заметный намек голубого цвета, независимого даже в этом тусклом свете флюоресцентных ламп в мертвом центре безграничной тьмы. Когда он поднес бокал к губам и наклонил его, чтобы отпить вино, небольшой пузырек поднялся из глубины бокала и капельки влаги покатились вниз. Амальфи осторожно попробовал вино - вкус был пронзительным, с явственным привкусом корицы; ониане не стали великими виноделами, их климат был слишком неподходящим - но даже такое вино доставило ему неизъяснимое удовольствие. Амальфи вздохнул.
