Хорошо, за Брылева вступился Жарков. Он строгим голосом несколько раз повторил перед строем:
- Чтобы Брылева никто пальцем не тронул! Не дай бог устроите разбираловку! Головы поотворачиваю!
Потом пришел ротный и провел тот же самый инструктаж. Офицеры знали, что только так возможно упредить верное ЧП. Если бы Брылев отсутствовал всего полчаса, то ничего страшного, безусловно, не случилось бы - сержанты только поддали бы ему сколько полагается в таких случаях, этим бы все и обошлось. Но если наказывать Брылева пропорционально провинности, то сержантам следовало бы его просто покалечить.
Офицеры в тот день так следили за порядком, что сержанты после отбоя даже не отважились провести вечернюю зарядку.
Как выяснилось, виновником в загадочном исчезновении Брылева оказалась хорошая, ясная погода. В тот день его отправили с каким-то мелким поручением. А поскольку день выдался солнечным: птички щебечут, кузнечики стрекочут вот и не сдержался парень от соблазна прилечь на мягкую, зеленую травку. Приглядел безопасное место на отшибе, чтобы отдохнуть минуток десять, не больше. Но стоило ему туда забраться, как глаза сами собой сомкнулись - и проснулся он только к ужину.
Был в нашем взводе и настоящий побег. Это случилось за несколько дней до принятия присяги. Курсант Елкин здоровенный рыжий парень - под прикрытием ночи дал тягу по - /` '+%-(n к родному дому. Вот это был настоящий переполох! К концу дня его искала не только рота, а весь полк. Занятия отменили. Взвода выстраивались в цепи и прочесывали на несколько километров прилегающие к части леса и овраги. Все тщетно.
Поздно вечером блудный воин вернулся сам. Как он потом 'покаялся' - ему не пришлись по сердцу армейские порядки вот и решил рвануть куда подальше. Но на полпути одумался и повернул назад. Понял, что жить в бегах - еще хуже, а поймают - дадут срок.
Удивительно, но Елкина тоже не стали наказывать. И опять офицеры по нескольку раз предупреждали: 'Елкина не трогать!' - боялись, что его искалечат. А это значит - ЧП! - угроза дальнейшей карьере.
Офицеры отлично знали, что творится в казармах. Знали, что сержанты каждодневно бьют курсантов - так ведь без бития не будет послушного солдата! Поэтому, несмотря ни на что, все продолжало оставаться как и прежде.
...Командир полка долго орал, изрыгая тысячи проклятий, и грозил аудитории кулаком. Под конец эмоциональной речи он вынул из нагрудного кармана свой партийный билет, высоко поднял его над собой и, размахивая им как самой святой реликвией, торжественно произнес:
- Это происшествие ляжет грязным пятном на нашей части. Я даю вам честное слово! Честное слово коммуниста и честное слово офицера! Этих подонков я найду! Из-под земли достану! Найду и посажу в тюрьму!
Закончив на этом оптимистическом утверждении, он, еще возбужденный, покинул трибуну.
Собрание закрыли, а курсантов развели по казармам. Там нас сразу же построили сержанты:
- Рота строиться! Смирно!
Замок соседнего взвода, старший сержант Каратеев здоровенный и крепкий бугай, выделявшийся своей наглостью и властной самоуверенностью - чтобы его лучше видели, заскочил сапогом на кровать, ухватился одной рукой за дужку верхней койки и, покачиваясь из стороны в сторону, развязано прокричал в строй:
- Что, сынки! Наслушались, что п..дят товарищи коммунисты? А теперь слушайте сюда! Забудьте эти гнилые обещания! Никогда КэП никого не найдет! Я вам скажу больше! - Мы вас как п..дили, так и будем п..дить! Любого отх..рим за милую душу! И не дай бог среди вас заведется стукач эта гнида живой из учебки не уйдет! - Каратеев спрыгнул с кровати. - А теперь, вольно! Разойдись!
ТРАВМА
Кто был студентом - видел юность,
Кто был солдатом - видел жизнь.
(Из альбома солдата)
Прошло два месяца. Постепенно сознание и организм стали смиряться с армейскими порядками. Гражданская жизнь уже казалась сказочно далекой-далекой. Подумать только! Еще совсем недавно я мог свободно, повинуясь лишь своим собственным желаниям, пойти в кино или к друзьям, или, что самое невероятное - мог просто лежать на диване и ничего не делать. Все это ушло в прошлое, как будто и не было вовсе. Однако оставалась одна связующая нить с тем чудесным миром. Pегулярно раза три-четыре в месяц из дома приходили письма. Какие от друзей, какие от родственников.
Где-нибудь в перерыве между занятиями, взяв у полкового почтальона накопившуюся пачку писем, сержант приступает к их раздаче. Все в нетерпении его окружат, а он выкрикивает фамилии:
- Бояркин!
- Я!
- Подставляй нос! - я закрываю ладонями лицо, а нос оставляю незащищенным. Сержант резко щелкает по носу краем конверта:
- Получай!
Счастливчики, получившие по носу, расходятся по разным сторонам, вскрывают конверты, разворачивают сложенные листы и, отключившись на какое-то время от всего внешнего мира, начинают внимательно изучать их содержание. Хоть и писали в основном о самых что ни на есть пустяках - все равно письма поднимали настроение - там меня ждут, там я снова буду человеком.
Правда, не всегда письма доходили до адресатов. Иногда сердобольные родственники норовили сунуть в письмо купюрку: рубль, трюльник, а то и пятак. И такая материальная забота была всегда кстати: хоть мы и числились на казенном довольствии, но все же тех 4 рублей 80 копеек, выдаваемых нам ежемесячно за службу Родине, было явно недостаточно для покупки разных мелочей, в основном, конечно, сигарет. Однако, частенько эту материальную помощь перехватывали гдето на полпути. Ходил упорный слух, что это дело рук одного бессовестного десантника, который получал и доставлял полковую почту. Зная о том, что в письмах частенько прячутся денежки, он просвечивал конверты, как рентгеном, на свет и, увидев характерное затемнение от банкноты, письмо вскрывал и выбрасывал, а наличные, естественно, отправлял себе в карман.
Еще днем я получил письмо из дома, но времени его прочитать пока не было, так как заступал в наряд по роте. Наконец, уже под вечер, улучив минутку, пока сменяемые дневальные сдавали наряд, я сел на табуретку в проходе между коек, вскрыл конверт и погрузился в чтение.
Рядом под руководством старшего сержанта Каратеева курки из соседнего взвода, что-то изготавливая, строгали доски. Я настолько увлекся, что не услышал, как Каратеев распорядился убрать образовавшийся в коридоре мусор. Курсантов рядом было много, около десяти, но все были при деле, и потому никто не бросился выполнять команду, как нас тому постоянно учили. Звание старшего сержанта не позволило Каратееву снизойти до повторения приказа. Взяв табурет, он с силой запустить его в моем направлении - поскольку я к тому же еще и сидел. Табуретка своим углом врезалась точно в мое колено. Ногу пронзила резкая боль. Я вскочил, спрятал письмо в карман и, превозмогая боль, заковылял за щеткой.
Через несколько минут порядок был наведен, и я встал у тумбочки дневального. Колено сразу же сильно опухло, перестало сгибаться и посинело, а при малейшей попытке опереться на ногу, в суставе возникала невыносимая острая боль. Заниматься уборкой в таком состоянии я не мог, и потому простоял целые сутки у тумбочки на одной ноге, придерживая другую на весу. Почти весь день кроме нас, курков заступивших в наряд, в казарме никого не было - с самого утра все ушли на стрельбы. К вечеру от изнывающего ab.o-(o на одной ноге и оттого, что совсем не спал, в голове начали происходить какие-то отклонения: в тиши казармы я стал замечать, как шероховатости краски на противоположной от меня стене начали оживать: возникали чудные цветные рисунки и образы, они изменялись и двигались. Так продолжалось пока мы ни сдали наряд.
Когда рота вернулась со стрельб, сержант Шлапаков, увидев как я волочу ногу, решил показать всему взводу на обозрение живого симулянта:
