просто так, в конце концов. Но ведь он же у тебя есть. Вот что обидно.
— Тебе-то чего обидно?
— Ну как же, ведь добро пропадает, жалко. Разве нет?. Ну лень тебе самому, давай вместе книжку напишем, а? Ты будешь писать, а я запятые расставлять.
— Можно вообще без знаков препинания. Еще даже и лучше.
— А вот не скажи. Пунктуация — это скальпель. Вот тут-то рука мастера и видна бывает. Сразу. А просто так навалять с три короба — это всякий дурак сможет.
— Вот и хорошо.
— Что «хорошо»?
— Вот пусть и валяет. Если ему больше делать нечего.
— Кому?
— Дураку всякому. Ко мне-то ты чего пристал? И… это… ну на самом деле… извини, конечно, но… оставь прибор в покое, вылезай.
— Да ничего я тебе тут не загубил, не волнуйся. И даже наоборот. Я вон… новую директорию создал и даже начал уже в ней работать. За тебя.
— Как это «за меня»?
— А вот так. Мы с тобой вчера на бильярде играли?
— Вроде бы. Я плохо помню.
— Вот. Вот поэтому ты мне и проиграл.
— Это в бане было?
— В бане. Я-то к тому моменту вздремнул уже и… вроде бы и оклемался. А ты нет.
— Ну и что ж тут такого? Бывает.
— Бывает, — кивнул Андрей Иваныч. — А на что мы играли, помнишь?
— На что?
— Не помнишь. А играли мы с тобой на книжку. Ты проиграл. С тебя книжка. А долг с игры… это, батенька ты мой, дело святое. И простить его тебе я не в праве. Но поскольку человек я добрый, чувственный, можно сказать, аж до слезливости и люблю тебя как брата, то вот и набросал тут в двух словах некую жизненную концепцию, о которой ты мне вчера, отсвечивая голым задом, полночи талдычил. Не дословно, правда, у меня получилось, но… в общих чертах. И лексика твоя сохранена, большей частью. Просто я изложил покомпактнее. Ты-то все забыл, а я зафиксировал.
— Ты чего, Андрей Иваныч, опупел? Какая, на хрен, концепция? Какая книжка? И чего это ты у меня здесь без порток расселся?
— Голый я оттого, что душ недавно принял, пока ты спал, а халат у тебя в доме только один — твой. Я его надевать не стал. А говорили мы вчера о том, что хватит тебе в газетенках этих бульварных ерундистикой всякой заниматься — все равно ведь ни славы, ни денег, а напиши-ка ты, братец, книжку. А уж я ее раскрутить сумею, будь уверен. Грех тебе, право слово, с твоими мозгами и дурака валять. Какие-то вы все здесь, в Питере… малахольные. Выгоды своей видеть не хотите. Ну представь: фотку твою на обложку забацаем — «шесть на девять» или даже «девять на двенадцать», а? Известность, почет. А может быть, и бабки. Ну разве плохо?
— Сам дурак, — Адашев затянулся сигаретным дымом, потом взглянул на сигарету и брезгливо поморщился.
— Не обо мне речь. Мы с тобой вчера водку пили? Пили. Об жизни говорили? Говорили. Не говоря уже об смерти. Ты умничал? Умничал. И очень даже занятно. А у меня сейчас в издательском деле… короче, свой конкретный интерес имеется.
— И что дальше?
— Как что? Вот я на кон и поставил… ну, если ты проигрываешь, с тебя книжка. Раз уж ты просто так не желаешь. Сначала одна, а там посмотрим.
— А если ты?
— Если я проигрываю?
— Да. Тогда что?
— Ничего… — Андрей Иваныч пожал голыми плечами.
— Вот так вот мы договорились, да?
— Ну да. По-моему, все честно. Ты и проиграл.
— Не может такого быть. А во что мы играли?
— В «пул».
— Тем более. Там же лузы, как… туда на тракторе въехать можно.
— Все правильно. Ты и положил четыре шара подряд, прямо с разбивки. А потом у тебя черный упал. Ты и проиграл. Теперь отвечай. Тем более что — повторяю — вон, я твои вчерашние разглагольствования записал своими словами. На всякий случай, для памяти. — Андрей повернулся к компьютеру и щелкнул клавишей.
Гурский подошел к нему, встал за спиной, протянул руку к мануалу и вернул текст на самое начало. Прочел.
— Чушь какая-то, — сказал он в раздумьи. — Не мог я так говорить. Я вообще фаталист. Что выросло, то выросло. На все Божья воля. Нет. Не мог я такого говорить, разве что пьян был.
— Ну-у… это уж… не без этого.
— Вот меня и понесло, видимо. Но… вот это вот все, — он постучал пальцем по экрану монитора, — полная белиберда, причем манерная. Сплошное дурновкусье.
— Это ты сегодня так говоришь. А вчера рассуждал совершенно иначе. Ты что же — беспринципен по природе своей?
— Да. Именно. Я абсолютно беспринципен. В этом мой основной жизненный принцип.
— А долг с игры?
— Забудь. И вообще… не наезжай, а? У меня и без того башка, как… я не знаю что. Горячая и мягкая. Как жопа.
— Фу, как грубо.
— А мозгам своим мы и без написания книжек применение имеем. Свое собственное.
— Да? И какое интересно?
— Всякое. Как карта ляжет.
— Ага. То-то у тебя черные шары в лузу валятся.
— Бывает. Не без этого. Но чаще все-таки выигрываем.
— Ну и ладно. Тебе жить. Я, вообще-то, хотел как лучше. У тебя планы конкретные на сегодня есть?
— Да есть дела кое-какие. А у тебя?
— Ой… — зевнув, потянулся Андрей Иваныч, — даже уж и не знаю. Я. вроде все уже сделать успел. Так… несколько звонков еще… да и домой поеду. Ну, в крайнем случае, до завтра задержусь.
— Давай вот чего, — Гурский задумался. — Давай я тебе ключи оставлю на всякий случай, ты же всяко только вечером поедешь, даже если и сегодня?
— Скорее всего.
— Ну вот. А я к тому времени вернусь. Заодно и провожу.
— А у тебя дела твои надолго?
— Трудно сказать. Вряд ли. Мне тут с человеком одним встретиться нужно. С профессором Барановым.
— А он кто?
— Генетик. Всеми уважаемый.
— И зачем тебе?
— Да… там материал один занятный может получиться. Мне у него проконсультироваться нужно. По поводу телегонии.
— «Теле…» что?
— Телегонии.
— А это еще что такое?
