пикирование! У машины все на пределе, и мало ли что может быть…
После набора высоты три тысячи метров выхожу на боевой курс к учебной цели. Готовлюсь к атаке. Рассматриваю опушку леса.
— Петя, мы на боевом курсе. Скоро пойдем в пикирование. Три захода, предупреждает Баглая Шопен.
— Понял! — отзывается Петро.
— Приготовиться! Переход! — подает мне команду на ввод Шопен.
Ввожу машину в пикирование с расчетным углом семьдесят градусов. Ловлю в прицел ПБП-1 опушку леса. Стремительно нарастает скорость, быстро теряется высота.
— Вывод! — кричит Шопен на высоте тысяча пятьсот метров.
Нажимаю на кнопку. Срабатывает автомат и помогает мне выводить. Тяну штурвал двумя руками на себя. Машина проседает и на высоте тысяча двести метров заканчивает выход. Все шло хорошо, но при подходе носа самолета к линии горизонта происходит сильный удар. У меня раньше такого не случалось. Не слышал, чтобы говорили о таких ударах и товарищи. Что же случилось? Самолет так сильно качнуло, что я боюсь посмотреть на его крылья. В голове пролетело: «Разваливается!» Но нет. Самолет цел. Высота растет. Значит, все нормально. Внимательным взглядом смотрю направо. Затем налево. Моторы работают отлично. Крылья не имеют деформации.
— Дима, что случилось с машиной? — спрашиваю Шопена.
Он смотрит назад и видит то, чего не могу увидеть я. Но он молчит. Я осторожно и легко, а затем энергично и резко пробую управление. Машина хорошо слушается рулей.
— Дима, отчего произошел такой удар? Я никак не пойму.
— Ты, летчик, не поймешь, а откуда мне, штурману, понять? — отвечает он, стараясь быть спокойным. Но я чувствую по его голосу, что он что-то недоговаривает.
«Ладно, пойду на посадку, потом разберемся», — решаю я.
Быстро снижаюсь для входа в круг и делаю посадку. После отруливания с посадочной полосы направляю машину к старту. Вижу: около посадочного «Т» собралось много летчиков и техников; все они смотрят на мой самолет, а некоторые идут нам навстречу. Я, затормозив, останавливаю самолет перед ними. Перебивая друг друга, они что-то кричат. Но моторы, работая на малом газу, забивают все, да и шлемофон на голове, и я ничего не слышу.
— Дима, что случилось? — в недоумении еще раз спрашиваю Шопена. Он молчит. Он знает, но молчит. Сережа Стрелков первым забежал за правое крыло, заглянул в кабину стрелка-радиста и закричал:
— Петьку вырвало!
— Ты слышишь, Дима, Петьку вырвало!.. Петьку нашего вырвало из кабины!.. — закричал я, потрясенный страшной догадкой.
— Я знал об этом еще в воздухе… Но не было сил тебе доложить, сказал Шопен поникшим голосом.
Не дорулив до старта, выключаю моторы. Не помню уже, как вывалился из кабины.
— Эх ты!.. Как же его у тебя вырвало?! — кричит мне командир звена Пименов.
— Был сильный удар, Володя… Очень сильный… Машина вздрогнула… Это было на выводе из пикирования. Эх, да что теперь говорить!..
— А мы стояли, смотрели за твоим полетом и думали, что у твоей машины капот с мотора сорвало, — говорит Панфилов.
— Что ты, Паша, дурака валяешь? Слепому видно… Я вам сразу сказал: падает человек, — сердится Стрелков. — Так и скажите, что хотелось бы, чтобы падал капот, а не Петя Баглай!
— И он не раскрывал… Парашют он не раскрывал?.. — спрашиваю сдавленным голосом.
— А как ему раскрывать? Вмятина вон какая на стабилизаторе! Падал он у тебя, брат, мертвым. Убил радиста!.. — отвечает перешедший на. левую сторону машины стрелок Алексей Кузнецов.
— Так говорить нельзя, — заступается за меня Монаев. — Пока створки верхнего люка нашей кабины будут валяться в чехлах на стоянке, нас всех по одному будет вырывать. Вырывает на вводе в пикирование, сам знаешь как. Отрицательная, будь она неладна, перегрузка! Но теперь говори не говори, а Баглая нет…
— А вообще-то странно… Я ночью на улицу выходил и дневальным его видел. Как он попал на полеты?.. — спрашивает у меня стрелок-радист Умнов.
Я молчу. Я просто ни о чем сейчас не могу говорить.
— Видите ли, на Баглае свет клином сошелся! Спать нужно было в это время человеку, а его на полеты… Когда нарушается написанное кровью «Наставление по производству полетов», получается гроб с музыкой! Но что теперь после драки кулаками махать — поздно! — с возмущением выпаливает Монаев.
— Поздно… — говорит Саша Пронин. — Но все же отчего это случилось: не удержался Баглай или так устал на дежурстве, что он уснул в полете?
— Кто теперь узнает, Саша! Теперь у него не спросишь, — говорит Ермолаев.
14 декабря — похороны Баглая. Мы не знаем, где и кто хоронит наших однополчан, погибающих в боевой обстановке. А многие даже и не имеют могил, но память о них живет в наших сердцах. Сегодня летчики, штурманы, стрелки-радисты, техники, весь 135-й гвардейский полк с болью в душе хоронит разведчика-радиста Петра Васильевича Баглая.
Родился Петр в Барнауле. Там живут его старенькая мать и старшая сестра. Они еще не знают, что сегодня на литовской земле будет похоронен их сын и брат…
«Почему так больно мне? Почему так получилось? Я старался, чтобы со мной вы оба прошли войну… А вы оба погибли…» Я хожу сам не свой по аэродрому, вижу, как живых, Петьку и Симку и думаю, думаю…
— Вы, ребята, идите и хороните его. Я не пойду. Не могу… Я не видел своего умершего отца — он вечно живой для меня. Не видел Симку. И Петьку не буду смотреть. Пусть и он остается для меня живым…
Я стою у КП, подняв воротник куртки, прислонившись к сосне. Не могу удержаться — плачу. Смотрю на опушку леса, подступившую к краю аэродрома Мокштово. Там похоронены авиаторы… Сегодня в последний путь ушел туда наш Баглай…
Слышу короткие речи Кантора, Топоркова, Мальцева. Сухо треснули залпы из винтовок. Опускают…
Так совпало: сегодня, в день гибели Баглая, я пишу об этом. Так совпало. Петя, боевой мой товарищ! Как нелепо это получилось! Я пишу и не могу сдержать слезы…
Эх, как было бы хорошо, если бы ты жил сейчас в Барнауле! Эх, Петя, Петя… Ты как живой стоишь передо мной. На твоих армейских брюках нашиты пятиугольные латы, ты подпоясан солдатским ремнем… Большие кирзовые сапоги… На груди ордена и значок гвардейца… Застенчивый. Сероглазый… Русая голова… А вот мы с тобой в самолете Пе-2…
— Командир, связь установлена, можно выруливать!
— Хорошо, Петя, выруливаю.
— Командир, бьют зенитки!
— Вижу, Петя, пусть бьют.
— Командир, с правого мотора пошло хлопьями масло!
— Понял, Петя, смотри за ним. Сашок, спроси у Петра, хорошо ли у него кислород подается?
— Кислород подается нормально!
Нет, фронтовики не умирают!..
Над Восточной Пруссией
18 декабря — боевая работа. Чуть начало сереть небо, а летчики уже позавтракали и прибыли на аэродром. Сегодня тридцать пять градусов мороза. Всё вокруг сотрясает мощный гул. Это техники
