- Нет, - сказал Александр, - благодарю! Как-нибудь, в другой раз!..
Монашек тотчас потерял интерес к нему. Вошел в алтарь и стал зажигать свечи.
В это время свет, текший сквозь окна-щели - чуть сместился ниже, и вершина купола, в той части, что еще была открыта взору - совсем ушла в тень - зато осветилась нижняя часть... Он понял сюжет росписи. Обычный, в общем... Евангелисты сидят перед престолом Господа. Два здесь, снаружи - а два под лесами... А там, в глубине, в тени, под спудом, напластованием веков, страданий, смертей и смут - верно, сам Господь. Лица евангелистов будто проступили для него - и глаза их, темные, в черных от теней глазницах, устремились вниз, были обращены к нему. Само течение времен открывалось ему в своей наготе и беспредельности. Века позади, века впереди... И в этом видении была такая жизнь, что он вздрогнул.
- Я хочу исповедаться, - сказал себе - но громко и отчетливо, словно бросая вызов. - Я хочу исповедаться - но только самому Богу!
И вдруг добавил - без всякой связи:
Бог - любовь! Для Татьяны любовь - это Бог! Письмо - исповедь!.. Исповедь!
И почти задохнулся - от счастья...
Над издранным шатром в степи - вставала огромная луна.
СХОЛИЯ1
...он работает сейчас над Третьей главой 'Онегина'. Задержка с 'Письмом Татьяны'. 'Автор говорил, что долго не мог решиться, как заставить писать Татьяну без нарушения единства и правдоподобия в слоге: от страха сбиться на академическую оду...' 'Кокетка судит хладнокровно - Татьяна любит не шутя...' Нерешительность автора сказывается и здесь! Да и обращение к Баратынскому для гордого Пушкина достаточно показательно. ('Чтоб на волшебные напевы / Переложил ты юной девы / Иноплеменные слова...') Это обращение весьма смущает Набокова. Нет слов, 'огромная пропасть отделяет' Пушкина 'от, скажем, Жуковского, Батюшкова, Баратынского'. Но они не были 'группой малозначительных поэтов' - или 'второстепенных', как именует их автор знаменитого комментария.
Набоков полагает (следуя целиком 'Хронологии' Б. Томашевского в издании 1937-го), что 'строфы I-XXXI (кроме XXV.... ) главы третьей и, по-видимому, 'Письмо Татьяны' были написаны весной 1824 г., с 8 февраля по 31 мая в Одессе. Скорей всего - это ошибка. Не говоря уже о реалиях 'Письма' и особенно предваряющих сцен (сцена с няней) - вся стилистика Третьей главы куда более тяготеет к Четвертой, чем к Первой и Второй: 'в 4-й песне 'Онегина' я изобразил свою жизнь', - писал сам автор в письме к Вяземскому. А строки перед тем: 'Мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство'. Сравните с письмом Вяземскому более ранним - от 29 ноября 1824-го, где автор 'отвечает на критику' адресатом 'Письма Татьяны': 'Онегин нелюдим для деревенских соседей; Таня полагает причиной тому, что в глуши, в деревне все ему скучно и что блеск один может привлечь его...'. Если б 'Письмо Татьяны' создавалось в Одессе весной 24-го - Вяземский не мог бы не знать о нем хотя бы понаслышке (через жену, которой предстояло увезти в Петербург Первую главу), и Пушкин вряд ли говорил бы: 'Дивлюсь, как письмо Тани очутилось у тебя. NB. Истолкуй это мне'. Почти несомненно 'Письмо Татьяны' создавалось в Михайловском. ('Брат увез 'Онегина' и там его напечатает'.) Возможно, Пушкин в Михайловском, около 5 сентября того же года, и впрямь, после большого перерыва - лишь 'возобновил работу над XXXII строфой' - той, что непосредственно за 'Письмом' - он писал свои строфы порядком вразброд. Только... 'На левом поле черновика.... набросок Татьяны - темные волосы спадают на обнаженное плечо.... Ниже.... легко узнаваемый профиль отца' - его-то Пушкин уж точно не стал бы рисовать до Михайловского. 'Под последней строкой исправленного черновика он делает следующую приписку: '5 сентября 1824 u.l.d. EW'. Это расшифровывается, как... 'eu lettre de Elise Worontzow'. Пушкин соединил оба инициала в монограмму, известную по подписям Елизаветы Воронцовой'.
VII
А какие воспоминания бушевали в нем! Он предавался им за утренним кофием, что готовила Арина (никакого сравнения, конечно, с тем, что варят турки в кофейнях на одесском берегу или татары на берегу крымском), смачно похрустывая крепкими белыми зубами корочкой поджаренных хлебцев, намазанных деревенским медом - под строгим взглядом Сергея Львовича, который сам неизвестно о чем думал сей момент - может, тоже предавался воспоминаниям? Александра мучила загадка его дома, какой-то редкостной неумелости, неслаженности... - все не как у людей! Воспоминаньям можно было предаваться в одиноких прогулках по неухоженному парку, походившему на лес, или лесом, похожим на парк, а то берегом Сороти, поросшим унылыми кустиками; отходя ко сну, и уже ныряя в сон - лежа с открытыми глазами, и глядя в пустоту округ себя - в чужом доме, который все-таки почитал своим... Будь славен юг за то, что одарил меня воспоминаниями!..(1)
'...Моя надежда - увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского...' Про историю поездки с Раевскими на Кавказ, после в Крым летом 1820-го столько написано, иступлено столько бойких перьев, что, право, страх снова браться за нее. С сыном генерала - Николаем Николаевичем-младшим, тоже военным - Александр сдружился еще в Петербурге. Потому, нет ничего удивительного - что, найдя Александра в Екатеринославе, в горячке - Раевские отпросили его у Инзова - два генерала быстро договорились - и потащили с собой; Раевские путешествовали с Николаем, двумя младшими дочерьми, их гувернанткой и нянькой; были еще компаньонка Анна Ивановна, доктор и гувернер-француз. Старший сын должен был встретить их на минеральных водах, жена и две старшие дочери ожидали в Крыму.
В дневнике, который Александр вел в поездке и сжег в Михайловском, почти наверняка были записи, вроде...
В коляске - больной. - Кубань - казаки. - Выздоровление. - Горы (впервые). О генерале: в экипаже с Н.Н., история вблизи. Переход по Военно-Грузинской (оказия). - Пятигорск. - Бешту, Машук, горячие ключи. Калмыцкие ванны (серные). - Знакомство с А. Раевским. - Морем в Крым. Корвет 'Або'. На палубе: 'Погасло дневное светило' (элегия). - Юрзуф. Семья в сборе. - Дом. - Дочери Раевского. И где-то ближе к концу длинного списка: Кипарис. А.И. - Берег. Мария-подросток.- Странное...
О генерале... 'Я не видел в нем героя, славу русского оружия, я в нем любил человека...' - писал он позже брату и лгал невольно - то ли ему, то ли себе... потому что это было первое прямое столкновение Александра с историей - и он искал как раз в генерале человека исторического. Сердился иногда - что не находил. Он хотел зреть героя Фермопил и гомерические страсти, ведущие к гомерическим подвигам. Но, видя поутру человека в домашнем халате, отдающего ровным тоном вполне домашние распоряжения трудно верилось, что слова 'батарея Раевского' вошли уже в историю вместе с полем Куликовым и Ледовой битвой Невского. И что этим самым голосом, в июле 1812-го, отдавались приказания арьергарду под Дашковкой, который должен был малыми силами (всего что-то около десятка тысяч бойцов) сдержать сорокатысячный корпус маршала Мортье, дабы силы Барклая и Багратиона могли соединиться. Александр лишь позднее поймет, что исторический миг вершат совсем другие люди - исторические, которым дано выйти ненадолго из берегов собственной обыденности на встречу с неведомым. И что этот миг может вовсе не предвещать ничего в их будущей жизни или не объяснять ничего - в их прошедшей.
О доме... Чувство дома, семьи... Александр сознавал, что прежде не знавал этого чувства. Было странно вообще - как может возникать чувство дома в поездке, на колесах - но оказалось, оно существовало! Александр еще в коляске ощутил себя дома. Как ощущали явно все другие участники 'милой кавалькады', как они называли. (Годы спустя, когда он начнет строить собственный дом - он неосознанно - попытается создавать дом Раевских.) Прошло немного времени - и слуги уже знали, что на постое, в селеньях - он не любит выходить к завтраку, а пишет, сидя в кровати... и подавали ему кофий в постель - хоть он их об этом и не просил. И в доме в эти часы как-то само собой становилось тише обычного, потому что... Покуда с тоской отмечал про себя, что он не создан для блаженства. Его удел оставаться бездомным. (Ну, правда, ну, какой дом может создать человек - или можно создать с человеком, который не выходит к завтраку, потому что поутру, голый пишет в постели?..) Он вскоре перестал дивиться тому, что кучерам всегда бывает ведомо, где надо остановиться в пути на обед... и когда барам надо справить свои надобности. Что слуги не бродят с утра нечесаными - не ведая, чем себя занять, по причине того, что их баре - тоже этого не знают.
Сначала он считал, что - военный крой генерала Раевского делает здесь погоду - но после понял, что погоду делала вся семья. Чувство семьи. Просто - как люди взирают друг на друга. Жена преклонялась перед мужем - он был главной скрипкой в ее оркестре - но на этой скрипке умело играла она сама... Оттого сочувствие и понимание - постепенно передавались всем гостю, то есть, ему, Александру, гостям, - а слугам и кучерам - подавно; он стал привыкать, что не слышит по утрам повышенного тона и не видит недовольных взглядов, и, странно, никто не жалуется на мигрень. Софья Алексевна передала почти всем детям некую смуглоту и остроту взгляда черных нерусских глаз, а некоторым - греческую строгость носа, начинающегося
