приезда.
В конце дня Бертилла вышла из домика миссии, где ей было приказано вымыть пол и убрать за ребятишками вещи, и, к ужасу своему, увидела, как тетка хлещет женщину-даячку прутом по плечам.
Она ударила женщину несколько раз, и та с громкими воплями убежала в хижину из пальмовых листьев, где, как уже знала Бертилла, обитали все три женщины.
Агата Элвинстон выкрикивала ей вслед бранные слова. Потом повернулась и встретила испуганный взгляд племянницы.
— Вы… били ее, тетя Агата!
— Била! И тебе придется еще не раз это видеть, — ответила тетка.
— Но за что? Разве вам разрешается?
— Разрешается? С этим отребьем я могу делать все, что угодно! Они должны сидеть в тюрьме, но вместо этого отбывают свой срок, работая у меня.
Бертилла начала понимать, почему женщины не убегают отсюда.
Ни один слуга, думала она, не говоря уж о преподавателе, не стал бы терпеть тон, каким тетка разговаривала с этими женщинами, и заявил бы об уходе.
— Вы говорите, они должны сидеть в тюрьме? — спросила она. — А что они сделали?
— Воровали, нарушали законы, хоть здесь их и не слишком много, нарушать почти нечего, — ответила Агата Элвинстон. — Им следует нести наказание за грехи, как и любому, кто совершает грех.
Тетка смотрела на племянницу таким жестким взглядом, что Бертилла невольно вспомнила, как та советовала отцу бить ее в детстве.
Девушка повернулась и ушла с чувством отвращения и подавленности.
Вечером чувство подавленности еще увеличилось после того, как Агата Элвинстон рассказала ей о своих методах внедрения христианской веры.
На следующий день Бертилле посчастливилось найти в зарослях рододендронов несколько яиц, и тетка позволила ей съесть маленькое яичко на завтрак.
Дети вернулись утром в дом миссии, и Бертилла имела случай наблюдать тетушкин метод в действии.
Сначала дети встали на колени и долго слушали, как Агата читает молитвы, затем последовало еще более долгое чтение Библии.
После этого дети пели гимн на английском языке, не понимая, что они поют; пели с ними и так называемые учительницы, которые перевирали чуть ли не каждое слово.
Но все же, как показалось Бертилле, и женщины, и дети с удовольствием слушали музыку, исполняемую Агатой на старой, задыхающейся фисгармонии, которую тетка велела племяннице тщательно протирать каждый день и следить, чтобы ее не повредили термиты.
Когда пение и музыка окончились, трое старших мальчиков стали отвечать урок по катехизису, что сопровождалось, как тут же убедилась Бертилла, крепкими шлепками и, соответственно, слезами обучаемых.
Три туземные помощницы должны были обучать детей чтению простых слов и начаткам счета.
В качестве наглядных пособий для обучения арифметике употреблялись кокосовые орехи, камешки и палочки, и Бертилла заметила, что, как только тетка поворачивалась к ученикам спиной, учительницы теряли всякий интерес к делу, а дети начинали играть.
Очень неприятный инцидент имел место с самого утра, поскольку даячка вошла в здание миссии с пучком орхидей в волосах.
Цветы были очаровательные, и Бертилла невольно подумала, что совсем юная женщина, почти девочка, сама напоминает цветок.
Но сам факт, что она решилась украсить свою внешность, привел Агату Элвинстон в ярость.
Она разоралась, выдернула у женщины букетик вместе с несколькими волосинками и швырнула на землю.
Потом она схватила прут и принялась бить женщину по плечам, как и накануне.
Это выглядело так постыдно и недостойно, что возмущенная Бертилла ушла из классной комнаты в другую половину дома.
Однако и туда доносились звуки ударов и вопли разъяренной тетки.
«Она ненормальная, — твердила себе девушка. — Жизнь в полном одиночестве свела ее с ума!»
И с ужасом подумала, что в случае чего ей самой не к кому обратиться, некого попросить о помощи.
Ей было очень неспокойно, и, после того как они раздали детям рис, Бертилла спросила у тетки:
— Есть ли в Кучинге европейцы?
— Раджа и его жена, — с кислой физиономией ответила тетка, — но они не в состоянии оценить мою работу здесь, и вообще, на мой взгляд, раджа не соответствует своим обязанностям.
— Что вы имеете в виду? — спросила Бертилла.
— Я своими ушами слышала, как сэр Чарлз говорил, что английский язык не стоит того, чтобы, на нем говорить, такой он грубый и варварский. Сам он предпочитает французский или этот чудной гортанный язык даяков.
Слово «французский» тетка произнесла так, словно говорила о чем-то непристойном.
— Ты хочешь знать, есть ли здесь европейцы? — продолжала Агата. — Ну, если угодно, есть лакей- француз у раджи, есть три семейные четы, от которых я не получаю никакой пользы, есть пять или шесть холостяков, но они не станут за тобой ухаживать.
— Я об этом и не думала! — запротестовала Бертилла.
— Подонки! Глупые, невежественные люди, которые не чтут Господа и готовы оставить язычникам их варварские, отвратительные обычаи!
Агата Элвинстон встала из-за стола и возвысила свой голос до крика:
— Я одна! Только я несу слово Божие и свет Его пути в кромешную тьму.
То, как она говорила, и вспыхнувший в ее глазах огонь еще сильнее напугали Бертиллу.
Тетка и в самом деле не в себе, думалось ей. Есть ли хоть малейшая возможность довести это до сведения Чарлза Брука в его дворце Астана? Вряд ли: радже, управляющему всем этим краем, явно не до забот и тревог Бертиллы.
В таком небольшом сообществе все, конечно, знают ее тетку и работу, которую она старается вести. Может, кто-то и заглянет в миссию, и тогда у нее, Бертиллы появится возможность рассказать о своих страхах.
Но никто сюда не заглядывал. Они с теткой жили в полной изоляции, в уродливом и неуютном доме, к которому почти вплотную, если не считать вытоптанной площадки, подступали джунгли.
В миссии не было книг, кроме Библии и религиозных трактатов; их регулярно присылали сюда из Англии, и они хранились здесь с тех самых пор, как тетка приехала в Саравак.
По ночам, лежа на своей жесткой постели, Бер-тилла в страхе думала о том, что, в сущности, попала в тюрьму, из которой нет выхода.
Днем ей некогда было думать об этом, она была слишком занята работой: тетка ничуть не преувеличивала, когда предупреждала, что работать племяннице придется не на шутку.
Бертилла убирала все жилые помещения миссии, а на другой день после приезда на нее было возложено и приготовление пищи.
Пожилая женщина, готовившая рис для детей, то ли заболела, то ли просто сбежала.
Полы приходилось скрести ежедневно из-за постоянных нашествий муравьев и других насекомых, которых Бертилла терпеть не могла.
Надо было еще и стирать одежду детей, вернее, то, что ее заменяло.
Бертилла обнаружила, что большинство ребятишек приходило в школу голыми, а у тетки имелись этакие мешкообразные одеяния, их набрасывали на детей, чтобы прикрыть коричневые замурзанные тельца.
Поскольку три женщины-заключенные старались не переутруждаться и поступать тетке наперекор, Бертилла вскоре поняла, что проще сделать все за них, лишь бы не слышать, как Агата ругает женщин, и не видеть, как она их бьет.
Только ночью девушка избавлялась от шума, криков, неурядиц и работы, которой буквально не было
