А хотите одно небольшое высказывание, возможно, не совсем уместное, но зато довольно солидно звучащее?
'Человек живет и функционирует не только в пространстве и времени реального физического, социального мира, а еще в своих личных, индивидуальных пространстве и времени, зависимых от него, им же обусловленных, без него невозможных, но объективно реальных так же, как объективно реально существует сам субъект'.
Убедительно?
Эдгар сидел на диване и о чем-то думал, а на экране уже шла передача 'А ну-ка, девушки!', и очаровательные и обаятельные девушки с ослепительными улыбками соревновались в скорости изготовления пельменей, и нестареющий ведущий сопровождал их проворные движения остроумными комментариями.
Эдгар посидел еще немного, потом выключил телевизор и вышел из Комнаты Кипарисовой Аллеи. Немного помедлил в прихожей, словно ожидая чего-то - но безуспешно.
- Вперед? - сказал он негромко и покинул квартиру.
Слово 'вперед' в данном случае ровно ничего не означало, потому что с таким же успехом могло быть заменено словом 'назад'. Или 'в сторону'. И в смысле пространства, и в смысле времени.
*
Неподалеку от дома располагался довольно обширный парк культуры и отдыха и Эдгар направился именно туда. Утро уже разошлось вовсю, небо синело, солнце светило, гравий на дорожках был мокрым и всего окружающего коснулись метаморфозы, так что самое время сейчас было бы, подобно Овидию ('подобно', конечно, по форме, а не по силе изображения) рассказать 'про тела, превращенные в формы новые' (перевод С. В. Шервинского) - но с этим можно и повременить. Ей-богу, спешить некуда. И Эдгар не спешил. Он прошел мимо 'чертова колеса' и не работающего в эту раннюю пору аттракциона 'Автодром', мимо летней эстрады и качелей, почитал газеты на стенде и сел на скамейку, где посуше, натянул шарф на подбородок, сунул руки в карманы и кто знает, о чем задумался, глядя на красные лепестки, осыпавшиеся на мокрый гравий из чьего-то букета. А возможно именно о лепестках и задумался Эдгар.
Так и подмывает порассуждать о вероятности тех или иных событий в континууме, но вряд ли это получится, потому что за деревьями замаячила некая личность с печатью похмельной муки на лице, и личность эта обязательно подойдет к Эдгару и попросит закурить и, возможно, пожалуется на нелегкую долю - и история о лепестках так и останется нерассказанной.
Итак, утро было очень неуютным. Небо серело беспросветно и безнадежно, влажный ветер морщил коричневые пятна луж, а редкий лесок на холме казался блеклой картиной, намалеванной кистью бездарного художника. Была обычная пасмурная погода. Была осень. Дождь провел бессонную ночь и превратил проселочную дорогу в две бесконечные цепочки луж. Между лужами расползлась коричневая жижа, и идти можно было только по самой обочине, покрытой жухлой травой.
Он так и делал. Он шел осенним пасмурным утром, поеживаясь от ветра, то и дело оскальзываясь и въезжая сапогами в коричневую жижу, шел, бросая рассеянные взгляды на лесок, похожий на бездарную картину.
Он шел без определенной цели. Он был в отпуске. Попрощался с сослуживцами, переночевал в своей холостяцкой городской квартире, а утром сел за руль и приехал сюда. Почему сюда? Да потому, наверное, что давным-давно, лет двенадцать назад, в студенческие времена, он в этих краях принимал, как принято говорить, участие в сельхозработах. Стояла такая же пасмурная осень, шли дожди, только был он тогда не один, а было их пятеро ребят и пятеро девчонок, и вечерами, возвратившись с картофельного поля и наспех перекусив, они бродили по сельской местности и пели под гитару или танцевали в невзрачном клубе, такие неуклюжие в сапогах и телогрейках... Он снял комнату у той же бабки Шуры, которой когда-то колол дрова и носил воду, и она, конечно, его не узнала. Ведь время большой мастер играть в перемены.
По утрам он бродил по окрестным дорогам, уходил в
пасмурный лес, медленно пересекал голые поля, разбухшие от долгих дождей. Машину он не трогал - она оставалась стоять у калитки, ведущей в бабкин огород, уныло глядя мокрыми фарами на потемневшие жерди.
Однажды он набрел на покосившийся сарайчик и с
удовольствием полежал на прелом сене. Когда-то он уже был в этом или очень похожем на этот сарае и так же лежал, заложив руки за голову, а по крыше постукивал дождь.
Еще ему нравилось ходить по дороге, которая взбиралась на холм у окраины села. На вершине холма, окруженная невысокими березами, упиралась в небо тонкая колокольня. Внутри колокольни было тихо и немного торжественно. За колокольней, среди низких колючих кустов, вкривь и вкось торчали из земли серые гранитные плиты и кое-где чернели ветхие кресты. А дальше, за холмом, тянулись голые поля, и серая полоса леса сливалась с серым небом.
Неухоженность какая-то сквозила в этом пейзаже. Неустроенность. Возможно, именно поэтому он и приехал сюда дождливой осенью.
Он свернул с обочины и углубился в поле, с трудом выдирая подошвы из вязкой земли. Вдали хрипло зарокотал трактор и хрип этот простуженным эхом вернулся от недалекого леса. Он шел и вспоминал, как тогда, двенадцать лет назад, таким же тракторным хрипом они напугали лису, и рыжий комочек метнулся к лесу, а они свистели вслед, подпрыгивая в громыхающем прицепе. И вспоминал он лося, что на мгновение вышел из-за растопыренных елей и сразу отпрянул, растворился в темных волнах деревьев, ошеломленный гулом картофелеуборочных комбайнов. А картошка все ползла и ползла по бесконечной ленте транспортера, скользкая от налипшей земли, и гул катился над полем торжественным маршем.
Он неторопливо растянулся на сене в глубине с в о е г о сарая...
- Землячок, угости куревом.
Личность с печатью похмельной муки на лице добралась-таки до скамейки и, кряхтя, села рядом с Эдгаром. Личность была экипирована в серое пальто со следами побелки на рукаве (вероятно, следствием соприкосновения со стеной подъезда), вполне приличной шапкой, серыми же несколько помятыми брюками и добротными зимними ботинками в разводах засохшей грязи. Разминая сигарету, личность морщилась и сплевывала. Спички у личности оказались свои. Закурив и вытянув ноги, личность поскребла щетинистый подбородок и, судя по некоторым признакам, вознамерилась отблагодарить Эдгара историей своих страданий. Эдгар все так же задумчиво разглядывал лепестки, что, возможно, свидетельствовало об индифферентном его отношении к соседу по скамейке. А сосед внезапно повернулся к нему и, морщась, произнес невыразительным голосом несколько фраз.
Вот что произнес сосед по скамейке :
- Однажды, в полутьме, в прокуренном подвале, к нему она подсела, полупьяная - а он сидел задумчиво, слегка уставший от вина. Сквозь сизый дым, качаясь, тени проплывали, звеня щербатыми и липкими стаканами. 'А хочешь, исполнять твои желания я научу тебя?' - спросила вдруг она. Подумал он, ее окинул взглядом. 'И впрямь научит... Только согласись!' Сквозь дым откуда-то струился слабый свет. Сказал, устало глядя на стакан: 'Не надо. Сиди и пей себе. Сиди, не суетись. Не надо - у меня желаний нет'.
Вот что сказал сосед по скамейке. Сказал, сплюнул, поднялся и пошел по направлению к ближайшему погребку, где с самого утра торговали пивом, пошел, нашаривая в кармане мелочь и даже не извинился за то, что перебил мысли Эдгара. А Эдгар печально посмотрел ему вслед. Слова, произнесенные человеком с печатью похмельной муки на лице, были Эдгару, конечно, знакомы. И человека этого он, возможно, знал. Встречал раньше.
Но не в этом дело. Пусть пьет себе на здоровье свое пиво - с похмелья это бывает, вероятно, не то чтобы полезно, но улучшает самочувствие. Тут главное - не перестараться.
Так что там дальше?
Ах, да: он неторопливо растянулся на сене в глубине с в о е г о сарая и заложил руки за голову. Травинки щекотали шею, но он не шевелился.
Лежал, рассматривая просветы в ветхой крыше и слушал хриплый рокот трактора.
Хриплый рокот... Хрип усилителей, хрипловатый голос певца. На свободном от столиков пространстве в разноцветных лучах танцуют пары. А напротив, очень близко и далеко, отделенное от него бесконечностью крохотного столика - ее лицо. Она смотрит мимо него в огромное окно, упершись ладонью в подбородок, и в ее глазах клубится июльский вечер.
