потом Эдгар, возвращаясь с товарищами к кораблю и одновременно
сидя у телевизора. Да, они были первыми гостями маленького уголка
Земли, очутившегося в головокружительной дали от зеленых земных лугов. За два часа они многое увидели и поняли. И то, что поняли они, было печально. Сжималось сердце при виде уютных оранжевых домиков среди незнакомых деревьев, перехватывало дыхание от клумб, заросших астрами и георгинами, и земная сирень сплеталась с бурыми ветвями деревьев чужой планеты, и на картофельных грядках лежали странные бурые листья, исчерченные лабиринтом белых линий, и такие домашние ромашки качались над бурой травой...
Они бродили по поселку и смотрели, смотрели, смотрели...
Глубокое противоперегрузочное кресло, атрибут рубки
управления космического корабля у одного из домиков и в кресле вязальные спицы. Приоткрытая дверь и у порога - стоптанные домашние туфли. Военный гусеничный вездеход, уткнувшийся в узловатый ствол. Веревка, протянутая между деревьями, и на веревке - выцветшая мужская сорочка. Заброшенные огороды. Лопата, лежащая у грубо сколоченной скамейки под кустом сирени. Внушительный желтый куб корабельного синтезатора и рядом покосившаяся копна бурой травы. Застрявший в ветвях полосатый пакет. Еще одно кресло у клумбы.
Домиков было двадцать или двадцать пять, стандартных, с одинаковыми столами и стульями, и кроватями, и тумбочками, и занавесками, и стенными шкафами. В домиках были книги и вазы с давно засохшими цветами, были пыльные пустые бутылки и пакетики жевательной резинки, игральные карты и шахматы, армейские автоматы и сигареты, женское белье и гитары, флаконы с духами и старые-престарые газеты... А за окнами лежала на клумбах и грядках чужая бурая листва.
...Через два часа они нашли то, что искали. В домике,
приютившемся на пригорке у края поселка. Потом они, не
сговариваясь, сели на покосившуюся скамейку неподалеку от той
последней двери. Кто-то вырезал ножом едва заметные буквы на
серой доске. 'Р. А.' Ричард Адамс. Или Роберт Апстайн. Или
Рональд Андерс. Или еще кто-нибудь из тех, превратившихся в невысокие холмики с желтыми обелисками.
В том последнем домике лежали двое. Их некому было похоронить. Последние двое.
- Попробую определить причину, - сказал Врач, кивая в сторону двери, которую он только что осторожно закрыл, и было видно, что ему не хочется возвращаться туда.
- Это можно будет сделать и потом, - отозвался Командир. На то он и был командиром, чтобы уметь понимать других. - Лучше поищем бортжурнал.
Они шли по едва заметной колее от гусениц вездехода в сторону давно покинутого земного корабля и тихо переговаривались, не решаясь вспугнуть тишину мертвого поселка.
- Судя по оборудованию, они стартовали позже нас, - сказал Командир, поддевая носком ботинка застрявший в траве кусок упаковки.
- И жили здесь довольно долго, - добавил Планетолог.
Врач задумчиво произнес:
- Вероятно, местный вирус. По цепочке...
- Возможно, - согласился Планетолог. - Успевали хоронить.
'Кроме тех двоих', - вероятно, подумал каждый.
Звездолет Пизанской башней навис над бурой равниной неподалеку от рощи, глубоко зарывшись кормовыми дюзами в развороченный грунт. Он казался инородным наростом на теле планеты. Пандус нижнего грузового люка был откинут, возле него валялись взлохмаченные листы упаковки. К серому стабилизатору, покрытому глубокими бороздами, прижался еще один вездеход; он выглядел букашкой на фоне корабля и Эдгару невольно представилось, как гигантская башня падает в тусклом свете чужого солнца и давит его своей тысячетонной усталой тушей. Густая бурая трава лохматыми ресницами обвивала фары вездехода.
Люди медленно поднялись по пандусу и ступили в полумрак корабля, почти инстинктивно втягивая голову в плечи. Эдгар внезапно отчетливо ощутил тяжесть своего тела, тяжесть ботинок и карабина. Ему показалось, что дополнительная ноша, которую принял старый корабль, будет достаточной для того, чтобы нарушить неустойчивое равновесие, и что вот-вот под порывом ветра эта громада покачнется и упадет, с гулом зарывшись в грунт чужой планеты, и похоронит их среди вечной темноты.
Они стояли в пустом грузовом трюме, где гулял
ветер, и прислушивались к тихим вздохам и шорохам, долетающим из
недр корабля. Они стояли очень долго, молча считая секунды, и
наконец Эдгар произнес, оглянувшись на люк, за которым
простиралась равнодушная равнина:
- Пошли!
Их восхождение было подобно покорению горной вершины. Они карабкались по тросам в шахтах подъемников, отдыхали в пустых коридорах, вновь цеплялись за тросы и решетки ограждений, лезли вверх, давно бросив карабины, оттянувшие плечи, и опять отдыхали в чьих-то безликих каютах, поднимались все выше и выше, к рубке управления, надеясь найти объяснение, потому что они не могли уйти, не узнав, кто, когда и зачем улетел от зеленых лугов Земли, чтобы оставить после себя одни лишь желтые обелиски.
И они нашли объяснение.
Они обессиленно лежали в траве возле стабилизатора со следами межзвездной пыли, и Эдгар держал бортовой журнал, который сообщал не только дату отправления, состав экипажа и регистрировал все события долгого пути он сообщал нечто большее. Нечто большее и непоправимое.
Корабль не был разведчиком, не был простым трудягой межзвездных дорог. Корабль не был каравеллой Колумба или судном Магеллана. Корабль был ковчегом. Из тех, что известны людям с библейских времен. Только спасался он не от потопа и не от мора, и не от саранчи египетской, и не от тьмы трехдневной, и не от прочих почти смешных в своей безобидности пустяков.
Он уходил от Войны.
Уходил от Войны.
От Войны.
Корабль был построен на средства людей, напуганных этой войной.
Не самой войной - ее в о з м о ж н о с т ь ю.
И час старта настал, и беглецы покинули зеленые земные
луга и пустились в путь, чтобы на чужих бурых равнинах вместе радоваться тому, что они оказались предприимчивее и дальновиднее тех, оставшихся на неспокойной Земле, на пороге войны.
И чужая равнина, такая далекая от всех земных бед, приняла их, и расступилась под ними, и вновь сомкнулась над их телами, покрывшись легкой рябью холмиков с желтыми обелисками.
Они лежали у стабилизатора, и Эдгар боялся высказать то, о чем думал очень давно, может быть, еще с тех пор, когда Земля впервые не отозвалась на их сигналы, и другие тоже боялись...
Чужое солнце тяжело погрузилось в траву, чужое небо наливалось
густой темнотой и в нем проступали чужие звезды.
У самого уха Эдгара раздался голос в наушниках:
- Как дела, Командир?
Это спрашивав Помощник, сидевший в далекой рубке управления, и голос его слегка дрожал.
- Как дела? - задумчиво переспросил Командир и замолчал.
Он отложил бортжурнал, вынул из кармана куртки сигареты, не заметив, как упала в траву маленькая копия с картины Большого Джорджо, и поднялся. Он поднялся, расправляя ноющие плечи, и вслед за ним поднялись остальные. Еле слышно шелестела роща, чужие звезды разгорались все ярче и ярче, и гигантская башня космического корабля тускло отражала звездный свет.
- Как дела? - повторил Эдгар и посмотрел на неподвижных спутников. Будем ремонтироваться. Тщательно ремонтироваться.
Он похлопал по боку вездехода - бок отозвался тихим печальным звуком.
- Предстоит очень долгий путь.
