- Опыты горькой жизни, - отрешенно ответила ПЛ. - Моей жизни. Таков наш удел - искать и не находить, стремиться и не достигать. Это из первого десятка. То, что я понял еще тыщи две с половиной, а то и все три литров назад. Счастье - призрак и мы принимаем за счастье то, с чем давно примирились. Тоже из первых... - ПЛ отрешенно крутила стакан и все более впадала в меланхолию. - Всю жизнь надеешься на будущее, а оно, обманчиво далекое, незаметно превращается в настоящее и - не успеешь и удержать, приостановить, вглядеться - оборачивается далеким уже прошлым, и чем дальше, тем труднее обманывать себя бодренькими мыслями о том, что, мол, все еще впереди...
ПЛ хлебнула 'Изабеллу', отведала конфету, страдальчески мотнула головой и пригорюнилась. Говорила она медленно, с запинками, то ли вспоминая, то ли под действием поглощенных напитков, и очень серьезно.
- Так и умирают все прекрасные мечты наивной юности, умирают, чтобы никогда не возродиться, потому что возрождаться могла только птица Феникс, но ведь жила она лишь в сказках... Том второй. И вообще все наши дороги кончаются тупиками. Поэтому когда его спросили, зачем он жил, он ответил, что жил, потому что жили все. Такой, мол, обычай - жить. Там пошептались и спросили, стоило ли жить? Он ответил, что, по его мнению, не стоило... Там переглянулись и вынесли приговор: вернуть его и заставить в наказание прожить еще одну жизнь...
Слегка опьяневший небритый человек лет тридцати в сером пальто грустно и туманно посмотрел на Эдгара, вздохнул и тихо добавил:
- Он вздохнул и пошел жить. Том четвертый, мысль предпоследняя.
- А последняя? - Эдгар подался к серому человеку, с каким-то напряженным, болезненным, мучительным вниманием вглядываясь в его рано увядшее лицо.
- Жить, когда тяжело - жить вдвойне. Думаешь, я всегда таким был? Господи!.. Помню, лет десять назад... Осенью, в темном небе - падающие звезды. Красиво... А теперь и звезды не те, земляк. Скажешь, это звезды падают? Ошибаешься, земляк. Помойные ведра с орбитальных станций выбрасывают. Абсолютно достоверно, сам читал. Так вот и живешь, как в слоеном пироге. Слой - работа, слой - мысли твои, думы твои, фантазии... Слой - воспоминания. Грустно, земляк... Да, а про сюжетец я не забыл. Дохленький такой сюжетец, но уж чем богаты. Ты только послушай, земляк, какой эпиграф: 'Мы - забытые следы чьей-то глубины'. Александр Блок. А? Да под такой эпиграф просто грех не написать что-нибудь этакое... - Серый Человек ссутулился. - А у меня вот ерунда какая-то получается. Дохленький, очень дохленький сюжетец...
- Может, не надо? - осторожно спросил Эдгар.
- Надо, - расслабленно ответил Серый Человек. - Долги нужно отдавать.
Даже если взял в долг целую жизнь... А впрочем, как хочешь, земляк.
Может, ты и прав. Но знай - за мной не пропадет. Все равно всегда
одно и то же - думаешь, терзаешь мозги свои, воплощаешь... А потом
оказывается, что редкостная все это чушь, сумбур и штампы, да еще и выражено до тебя, только гораздо лучше. А ты не в силах передать даже сотой доли того, что хотел. Не можешь, хоть и пытаешься. Бледненько все выходит. Перечитаешь - и плакать хочется - до чего же убого!
Такие вот дела, земляк. Мучаешься, мучаешься - и в итоге получаешь то, что получаешь... Обидно!
Эдгар молчал. Серый Человек, задумчиво покачиваясь, смотрел в одну точку на поверхности стола и, судя по всему, все больше погружался в невеселые думы, замыкаясь, захлопываясь и уподобляясь черной дыре, в недрах которой, спрессованные гигантским давлением, перемешались пласты обиды и непонятости, отчуждения и горечи, униженного самолюбия и непомерного эгоизма, устремленности только на интересы собственного 'я' и полного непонимания и даже более того - нежелания понимать р е а л ь н о с т и, внешнего мира со всеми сложностями и необходимостями его многочисленных отношений...
- В холодах зимы умираем мы... Забываемся, - бормотал, покачиваясь, Серый Человек, бормотал д л я с е б я, а не для Эдгара. - Но приходит май в наш унылый край... Возрождаемся... Зимний лед круша расцветет душа - и опять живем... После долгих слов бьют фонтаны слов... И опять поем... Песни в даль летят, в синеве парят, кружат хоровод... А потом опять будем засыпать - так из года в год...
Серый Человек замолчал, закрыл глаза, поставил локти на покачнувшийся столик и уперся лбом в сплетенные кисти. Шумно вздохнул.
- Но в какой-то час, роковой для нас, после злой зимы - хоть придет весна... Никогда от сна не проснемся мы... Прошуршит в ночи ветер вечности... И подхватит нас... Навсегда - зима и пусть кружит май - не откроем глаз... И думаешь... Думаешь... Вот исчезнешь ты, а кто о тебе вспомнит? Кто вспомнит?..
Серый Человек поднял голову и посмотрел на Эдгара туманным взглядом. Правый глаз его был почти полностью закрыт опустившимся отяжелевшим веком.
- Кто вспомнит, а? Никто не вспомнит. Потому что друзей у тебя
не было никогда... И не нужен ты был никому. И неинтересен никому. Так-то, земляк. И не терзай себя своими Необходимыми Вещами. Не ищи. Бесполезно, я-то знаю. Ищешь, ищешь их где-то за горизонтом, за морями, да горами... А они вон, перед тобой. - Серый Человек потряс стаканом. - Стакан и содержимое. Можно и без стакана... Даже удобней. Вот тебе и все твои вещи... Добавим, земляк?
Эдгар отрицательно качнул головой и Серый Человек допил 'Изабеллу', тяжело поднялся и пошел к стойке за добавкой.
Эдгар тоже поднялся, надел куртку и покинул столовую.
На стене вестибюля висело большое пыльное зеркало. Эдгар поправил шарф, попытался разглядеть в зеркале свое лицо, посмотрел налево, посмотрел направо - свидетелей не было - и торопливо шагнул в зазеркальные пространства.
Вместе с Отражением они вышли из столовой-ресторана и остановились на высоком крыльце. Слева от них находился фонтан, справа - скверик с производственными показателями ведущих предприятий города, прямо неширокая улица. По улице шли люди. Все казалось тусклым, как и положено в пыльном зеркале, хотя зазеркальные пространства освещало не солнце, а самый яркий небесный объект, именуемый довольно сухо квазаром S550014+81. Квазар старался вовсю, но все равно безнадежно проигрывал в борьбе с пыльностью зеркала. Нелегко ему было бороться оттуда, с расстояния в добрый десяток миллиардов световых лет. Квазар изнемогал.
Отражение извинилось и умчалось по делам - и Эдгар остался один. Он пошел по улице мимо магазинов и ателье, мимо сберкасс и кинотеатра, мимо поликлиники и Дворца пионеров, мимо краеведческого музея и аптеки. Магазины и ателье были почему-то закрыты, на дверях сберкасс висели объявления, зеркально извещающие о болезни кассиров и поломке кассовых аппаратов, последний сеанс в кинотеатре, судя по афише, закончился час назад, а следующий ожидался только через два часа. В скверике парень и девушка, обняв друг друга за талию, внимательно изучали производственные показатели ведущих предприятий города.
Неуютно было в зазеркальных пространствах, хоть квазар и лупил лучами как мог. И ничего похожего на страну из повествования Л. Кэрролла.
Город был очень обыкновенным и тусклым.
Где прячутся от нас надежды? В краю, где даль светла - в бездонных зеркалах. Там воплощаются надежды. Их не покроет мгла в бездонных зеркалах...
Смешно. Так думают невежды. А там не меньше зла, не более тепла, чем здесь. Бездушны зеркала.
Проходя мимо краеведческого музея - старинного здания, увенчанного куполом, украшенного лепными карнизами, разъеденными эрозией львиными головами и полуобнаженными богинями, обнимающими с двух сторон круглую нишу с плохо заштукатуренным вензелем,- Эдгар остановился и толкнул массивную дверь с лаконичной табличкой 'дохв'. Дверь с натугой открылась и Эдгар заглянул внутрь. Внутри ничего не было. То есть, совершенно н и ч е г о.
- Та-ак, - протянул Эдгар и отпустил дверь.
Дверь со стуком вернулась в исходное положение, скрыв ничего, каковое за нею пребывало.
Поразмыслив, Эдгар понял, что так и должно быть, и больше не делал попыток заглядывать куда-либо.
В зазеркальных пространствах действовали свои зазеркальные законы.
