Неуютно было Эдгару в зазеркальных пространствах. Возможно, потому неуютно, что дороги в этих пространствах никуда не вели. Вернее, вели в никуда. Превращались в ничто. И идущий по одной из таких дорог тоже вполне мог превратиться в ничто. Даже если дорога была городской улицей, обрамленной магазинами, ателье и сберкассами.
Эдгар очень быстро это уяснил и старался не отдаляться от ресторана 'Ансев'. Он еще раз прошел мимо скверика и услышал сзади торопливые шаги. Его догнал Голубой Рыцарь. Он по-прежнему был в джинсах, распахнутой черной блестящей куртке, надетой на голубую 'олимпийку' и в голубой спортивной шапочке. На плече он нес знакомое копье.
- Салют! - воскликнул Голубой Рыцарь. Голосовые связки у него были уже в полном порядке. - Прошвыриваемся по стометровке?
- В некоторой степени, - уклончиво ответил Эдгар.
- Понял, что ты не понял. - Голубой Рыцарь сбросил копье с плеча, упер в асфальт и картинно отставил руку. - Стометровкой аборигены называют пять кварталов этой популярной улицы города, излюбленного места прогулок и встреч. Если ты никак не можешь застать дома приятеля или подругу, если не можешь дозвониться к ним на работу - выходи под вечер на стометровку и рано или поздно встретишь приятеля у коктейль-бара, а приятельницу в скверике вместе с другим. Таково странное свойство стометровки - здесь постоянно что-то теряешь и находишь. И если ты слоняешься здесь в ожидании той самой пассии из кафе, у которой я пакетик одолжил - правильно делаешь. Она обязательно будет здесь, а не будет ее, так будет другая. И не хуже.
- А вы откуда?
- А! - отмахнулся Голубой Рыцарь и указал копьем за спину. Подурачились немного ради субботнего денечка. Там, в Камелоте, районном центре славном. Два перелома ребер, четыре вывиха и одно отрубленное ухо. И заметь, ни одного трупа! - Голубой Рыцарь с отвращением сплюнул. - Дожили! Скоро будем драться на шариковых ручках! На скоросшивателях! Будем бросать в воду кирпичи и по воде пойдут не круги, а прямоугольники. Ладно, не в этом дело. Живи, как я. Главное что? Главное - ни о чем не думать. Работа? Не спорю, работа, но такая, чтобы отработал - и забыл. Без проблем. Затем что? Спорт. Немного работы, немного спорта. Для себя. Для поддержания тонуса. Чтобы быть в форме. Копьем помахать. - Он помахал копьем.
Но не уродоваться, не делать культа. Теперь что? Теперь развлечения. Досуг. Для себя. Ты в гости - к тебе гости. Немного трепа, немного выпивки, немного музыки. В кабаке попрыгать. Но в меру. Опять же культа не делать, не пересаливать. Что еще? Все. Хватит по завязку, отвечаю. И никаких проблем! Поверь, опыт имею и, как видишь, процветаю. Живу, как лилии, как птицы небесные и мозги себе не забиваю. Кстати, и другим тоже. Так что настоятельно рекомендую. Будь здоров!
Столь неожиданно прервав монолог, Голубой Рыцарь взял копье наперевес и удалился бодрым шагом, насвистывая мелодию из репертуара ВИА ресторана 'Ансев'. Голубой Рыцарь приспособился жить без проблем.
Безмятежен, сомнений чужд человек с устоявшимся бытом. Но Америка наших душ, может быть, еще не открыта...
На высокое крыльцо ресторана вышли двое. Серый Человек, покачиваясь, держался за Двойника и что-то втолковывал ему с весьма унылым видом. Двойник рассеянно шарил взглядом по небу с изнемогающим квазаром и страдальчески морщил лоб.
Эдгар поспешно отвернулся, пересек тротуар и нырнул в ближайшую витрину, которая тоже была выходом из зазеркальных пространств.
*
Вероятно, что-то не в порядке было с витринным стеклом, потому что Эдгар очутился совсем не там, где предполагал выйти из Зазеркалья. Он очутился, во-первых, во дворе, который сразу узнал, во-вторых, в зимнем дворе, потому что все было покрыто снегом, а, в-третьих, в несколько странном дворе, потому что рядом, у высокой ограды, вздымался из большого снежного холма, сотворенного лопатой дворника, серебристый тополь с обломанной верхушкой, тополь, от которого на самом деле давным-давно ничего не осталось.
Эдгар набросил на голову капюшон, сунул руки в карманы и оглядел двор, почему-то задыхаясь от морозного воздуха и чувствуя, как тревожно и быстро колотится сердце.
Он мог не осматривать двор. Он мог закрыть глаза и представить его во всех мелочах. Двор зимний и осенний, весенний и летний.
Вот еще один тополь с большим овальным дуплом, куда при желании может протиснуться шестилетний мальчишка. Вот невысокий кирпичный параллелепипед солнечных часов. Вот клумба и яблоня, каждый год дающая кислые яблоки, и кислые не потому, что сорт такой, а потому, что их всегда обрывали, не дав созреть. Вот дубы, с которых так интересно сбивать палками желуди. Вот дальний уголок за кустом сирени, дощатый настил, а под настилом мрачный широкий колодец. Из щелей летом тянет гнилым запахом застоявшейся воды. Вот старый сарай с голубятней, служившей рубкой корабля, вступившего в схватку с океаном. Вот палисадник, в котором растет раскидистый куст смородины, яркие золотые шары и мальвы. Вот забор, а за ним - дровяной склад, незаменимый при игре в прятки. Вот асфальтированный пятачок, на котором летом можно играть в футбол, а зимой в хоккей. Вот снежный холм для игры в 'царя горы'. Вот снежная крепость. Вот большая лужа, замечательная, великолепная лужа, принимавшая на свои просторы и бумажные суденышки, и парусники, и крупнотоннажные деревянные корабли. Вот потрескавшийся асфальт, из-под которого по весне лезут шампиньоны. Вот тупичок между сараями, где можно покурить, не опасаясь недремлющего ока взрослых. Вот рябина, вот липа, вот лиственница. Вот площадка для игры в 'вышибалы'. Вот забор, с которого так удобно прыгать в кучи шуршащих осенних листьев...
И вот двухэтажный дом в глубине двора. Деревянное крыльцо, коричневая дверь подъезда с прорезью почтового ящика. Узкий коридор, полумрак под лестницей, где стоят ящики с игрушками и всякой всячиной: батарейками от карманных фонариков, мотками медной проволоки, подковообразными магнитами, ржавыми коньками, гайками, диковинной свинцовой рыбой, велосипедным насосом, порванной покрышкой от футбольного мяча, круглыми баночками из-под гуталина и леденцов для игры в 'классики', пластмассовыми пистолетами, увеличительными стеклами, выключателем, замком от сарая, кремлевской башенкой флакона из-под духов 'Красная Москва', шарикоподшипником для самоката, разноцветными воздушными шариками с надписями '1 Мая', авторучкой без колпачка, нанизанными на веревочку потертыми бумажными флажками для новогодней елки, мраморным слоником, компасом, деревянной стрелой...
Вот дверь, обитая черным дерматином. Внизу дерматин прорвался, торчат клочки ваты, и туда, в эту норку, очень удобно прятать ключ от квартиры.
Эдгар открыл дверь и вошел. Прихожая вела в комнату, и в дверном проеме была видна часть дивана с обтянутым розоватой материей валиком и кусочком ковра, изображающего оленей у водопоя. Слева тоже находилась комната, и от порога Эдгар видел край трельяжа на туалетном столике и печку с чугунной дверцей. Справа была кухня. Из кухни вышла женщина.
Женщина была примерно одних лет с Эдгаром, у нее было миловидное
тонкое лицо с бровями, похожими на крыши тех домиков, которые обычно
рисуют дети дошкольного возраста; каштановые волосы женщины были
зачесаны назад и собраны на затылке. Женщина была в красном, с
узорами, домашнем халате, держала в обсыпанной мукой руке скалку, и за ее спиной, в кухне, что-то шипело на сковородке, и витал в воздухе аромат жарящегося лука. Женщина смотрела на Эдгара, прислушиваясь к шипению за спиной, а Эдгар не мог произнести ни слова, потому что у него внезапно опять перехватило дыхание.
Женщина все смотрела и смотрела на Эдгара, и он видел, что в ее милых карих глазах возникает, крепнет и исчезает сначала изумление... Потом сомнение... Недоверие... Уверенность. Уверенность не исчезла. Радость и тревога. Ожидание и легкая грусть. П о н и м а н и е.
- Я посмотрю...
Он, наконец, справился со своим голосом и сумел выговорить эти два слова, и миловидная худенькая женщина с каштановыми волосами и бровями 'домиком' молча кивнула и осталась стоять, прижимая к груди скалку, и провожая его долгим-долгим взглядом.
Он прошел сначала в комнату слева, где до потолка высились желтые застекленные шкафы с книгами,
