Макар лишь посмеивался на козлах. А купец побагровел еще больше, мутно-синие глазки потемнели. Большой рот словно окаменел. Рука мяла клин бороды.
Нестерпимый, орехово-гнилостный смрад Охотного ряда сменился относительно чистым воздухом: с Тверской, как из ущелья, повеяло ветерком. Сани поворачивали к Красной площади.
- Надобно тебе, князь, съездить еще на Яблочный двор. Там тоже охотничьими ружьями торгуют, собаками, всем прочим. А что, слоны тоже в Африке?
- Да.
- Опасная штука твоя Африка. Возле Яблочного двора, в зверинце, не так давно слон обезумел. Все разломал. Окопали его рвом - не успокаивается. Кому охота лезть? Тогда позвали солдат, и те его, бедного, начали расстреливать. Тот ревет, а они палят. В 'Полицейских ведомостях' писали: сто сорок четыре пули в него впустили... Вот тебе и воинство.
- Мы лучше стреляем, - сказал Алесь. - Привычка.
- Это хорошо. А то помяли б вас те слоны начисто. В том одного мяса было двести пятьдесят пудов... Тьфу, господи... А на Кузнецкий забыли? Там у немцев тоже ружья и еще подзорные трубы можно купить.
- Купим, - успокоил его Алесь. - Это у Швабе?
- Трубы - у Швабе.
- Там уже был слуга.
Халимон действительно побывал у Швабе. Купил пятьдесят биноклей. Купили там и ружей. По десять - пятнадцать, не вызывая подозрения, а на складе было уже сотни три двустволок, дальнобойных, хотя и немного старомодных ментонов [шомпольные (капсюльные) ружья работы английского мастера Ментона] крупного калибра, английских 'тигровых' ружей. Кроме того, третьего дня Мстислав выехал поездом в Павлов Посад, или по-старому Выхны, с целью купить там сотни три кинжалов, двести сабель и, сколько найдется у оружейников, огнестрельного оружия [нижегородская железная дорога была тогда доведена только до Выхны].
Все это через своих людей маленькими партиями доставляли в Белоруссию. Алесь надеялся, что через неделю на складе одновременно будет 'ночевать' не больше сорока ружей, и тогда можно будет не бояться полиции. Он знал: это не конспирация. Он знал: дело, которым он занимается, может в любой момент стоить ему головы. Но иначе ничего нельзя было сделать. Только и оставалось, что цедить оружие вот так, по капле, из разных мест. Ведь если бы он опустошил все арсеналы Вежи, Загорщины и деревень их сторонников, все равно ружей не хватило бы. Он рассчитал: до поездки в Москву одно ружье приходилось бы на пятерых, если б край неожиданно восстал. А этого можно было ожидать каждую минуту. Огневой фитиль лежал на пороховой бочке, что называлась Белоруссией и Литвой.
- На Кузнецком была история, - сказал купец. - Приходит в колониальную лавку человек и просит патоки. Сиделец спрашивает: 'Куда налить?' Человек снимает цилиндр: 'Сюда'. Тот удивился, но... у каждого купца своя дурь. Наливает. Тот ему дает за патоку пять рублей. Сиделец открывает кассу, чтоб дать ему сдачу. А тот ему в этот миг - хлоп! - цилиндр на голову. Руки в кассу, за деньги - и был таков.
- И правильно, - с каким-то даже уважением сказал Макар. - Это тебе не Чухлома, а Москва. Тут зевать не приходится.
Поодаль возвышался Кремль. Солнце на мгновение прорвало дневной полумрак и залило его кровавым багрянцем. Стены словно воспламенились в его лучах. И странно было смотреть на море нищеты, что кишело у подножия этого страшного величия.
Слепцы с поводырями, гнойные глаза нищенок, юродивые...
- Пода-айте слепенькому!
- 'Ле-жал себе Ла-а-зарь на навозной ку-у-че...'
- Отбило мне ноги под городом Свистополем...
- Брат! Брат! Ничего у меня, кроме вшей. Дай копейку за десяток - до смерти доживу.
Руки тянулись со всех сторон. Как будто милостыню просила вся эта земля.
- Потерпел от нашествия иноплеменных... При крымской конфузии получил контузию... Ваше благородие, подайте на ломоть хлеба кавалеру.
Солдат был страшен. Его трясло, словно при падучей. А из-за его спины тянулись новые... новые... новые руки.
Переходил дорогу нищий, пораженный каким-то недугом, возможно сифилисом: нижней челюсти не было, и, как в колоколе, в темном провале болтался язык.
...Еле тащились сквозь толпу. Слева были Старые ряды. Двухэтажные, с колоннадой и куполом. У колоннады, возле 'Столбов', шумела пирожная биржа. Неопрятные пирожники с закутанными в одеяла коробами на груди проталкивались от колонн к памятнику Минину и Пожарскому. Нижегородский мещанин указывал им рукой на Кремль, на дворец, куда никто из них никогда не попадет.
- Пироги с горохом... Пироги с горохом...
- Сам жри, свинья. Давай с семгой и кашей.
- Покупай. Семужка у нас о-го!.. Закусывай, мил человек.
Торговали подовыми с подливой, 'воробышками', что плавали в масле, блинами на лоточках. И хотя была еще масленица и люди ели горячую колбасу и пироги с мясом и яйцами, некоторые, обожравшись скоромниной, просили пирогов с груздями, со снетками и постной подливой.
У Лобного места, как оглашенные, кричали сбитенщики. Казалось, что там по-прежнему четвертуют людей, а не горячую воду с медом и корицей продают.
...Они оставили Макара с лошадьми возле одного из 'глаголей' и пошли в ряды. И только тогда Алесь пенял, почему Чивьин предупреждал его. Внутри это здание в стиле московского классицизма напоминало караван-сарай. Низенькие, как норы, страшно длинные проходы. Потолок - аркой. Пол - тоже: за десятилетия его выщербили покупатели, и он был весь в выбоинах. С одной стороны прохода - лавки, с другой - застекленные прилавки с мелочью: веерами, венчальными свечами, чулками, наперстками, галстуками. Сразу видно, что гнило, дорого, с обманом. А не купит человек - начнут издеваться, насмехаться, проводят смехом и оскорблениями. Кто из кротких купит что-нибудь, лишь бы отвязаться.
Проходы загромождены тюками и ящиками. На арках кое-где иконы с 'гасимыми' лампадами (огонь зажигать запрещено, поэтому зимой в три часа конец торговле). И возле каждой лавки 'мальчишки' с голодными и бледными лицами. Щеки обмороженные, потому что холод собачий, греются чаем, перекидывая из руки в руку горячий стакан. От питья горячего на холоде почти у всех горла опухшие, 'свинка'.
Повсюду брань, крики, приказчики тянут людей за руки в лавки. Чивьин уже несколько раз бил по нахальным рукам, иначе затянут, завертят.
Людей из глухой провинции - чухломских купцов да колязинских богатых мещанок - иногда в рядах и грабили. Задурят голову, а потом ищи среди сотен 'свою лавку'. Все одинаковые. И приказчики на одну морду - все наглые.
По рядам ходили рядские повара с корчагой [в Древней Руси большой глиняный сосуд для хозяйственных надобностей, по форме похожий на амфору (закругленное дно, узкое горло, две дугообразные ручки)] в одной руке, с лукошком - в другой. В корчаге были горячие щи с мясом, в лукошке - чашки, ложки и хлеб. Миска щей с мясом и хлебом - десять копеек.
А за рядскими поварами целой стаей бежали, вертелись под ногами у покупателей бездомные собаки. Когда набиралось много чашек с объедками, повар ставил все это на пол, в своем углу. После собачьего 'мытья' чашки вытирали грязным, засаленным полотенцем и снова наливали тем, кто пожелает, горячих щей. Всем было хорошо.
Кирдун, увидев, как собаки 'моют' чашки, плевался на всю суконную 'Господскую' линию, пока не пришли в 'Ножевую'.
Чивьин и здесь был незаменим. Видел все купеческие выходки, не позволял подменять купленного, заставлял 'показывать товар лицом'. Алесь все время думал, что в одиночку, без Дениса Аввакумыча, он не смог бы так гонять приказчиков и обязательно накупил бы много ненужного.
Поднялись и в 'палатку' - верхнее помещение солидной оружейной лавки купцов Суровых. Там было тихо, потому что не все рисковали подниматься по крутой деревянной лестнице, скользкой от грязи.
Молодой Суров сидел верхом на лавке и играл с приказчиком в шашки. Молчали пирамиды ружей. А из- за них глухо долетал угрожающий голос:
