сделками.
- Двадцать ступенек, - глухо долетал откуда-то снизу голос Чивьина. Считайте там, не оступитесь.
Он шел впереди, как Вергилий. За ним спустился во мрак Алесь - со ступеньки на ступеньку. Макар замыкал шествие, как тот ангел-хранитель, что сберег для культуры и поэзии Дантову душу.
А снизу, навстречу им, все явственнее доносился какой-то странный гул, подобный адским стенаниям: безумные выкрики, вопли отчаяния, хриплый хохот, сквернословие, плач.
Кто-то рыдал, кто-то глухо стучал чем-то о столешницу - возможно, головой, - кто-то скулил, кто-то кричал тем очумелым диким голосом, каким кричат, когда привидится 'зеленый змий' или 'демон зла'.
- Бу-бу-бу... Боже... боже... боже... Бу-бу-бу.
- Красные собаки... как слива... И щиты на мордах... Бейте их, бейте их...
- Полов-вой, желаю казенной... Соленый огурец с ветчиной...
- Пой-мал, гляди ты... Поймал... Вот мразь!.. И язык высунул...
- Ты ему пузо пощекочи или крест на него, нечистую силу.
- И вот, понимаешь, тут тебе храм искусства, а я беру ее за зад...
- Все они такие... Ты лучше налей.
Огромный низкий подвал, глубокая подземная яма без окон, с единственным входом. Несколько столов со скатертями, наподобие онуч, 'трупы' смертельно пьяных у стены.
Остальное все разгорожено на маленькие каморки, где с дверью, а где и с занавесками вместо двери.
Тускло, как в бане, светили сквозь испарения, туман и дым синие газовые рожки.
- Как тут Бабкина Пуда Иудовича найти? - спросил Чивьин у полового.
- Вон, - ткнул пальцем в одну из каморок парень с разбойничьей мордой. - Наверное, еще трезвый. Они под утро напиваются до бесчувственного состояния.
Зашли в каморку. Газовый рожок. Стол. Четыре стула. Кроме них только-только стать половому. Перегородки из голых досок. Смрад и грязь. Отовсюду крик, словно молотом, бьет по голове. За столом, опустив голову на лиловую от вина - хоть выжимай! - скатерть, спит человек в кафтане старого покроя.
Алесь хотел сразу уйти. Но человек поднял голову, и под нею оказался носовой платок, сложенный в несколько раз.
- А?
Лицо было бледное от вечного мрака, прокуренного воздуха и вина, но широкое, умное. Небольшая бородка. Волосы, стриженные в скобку, но пробор не посередине, а немного сбоку - шикарнее.
- Что ж это вы себя так убиваете? - спросил Чивьин. - Разве ж так можно? Без воздуху, без света.
- А вам что? Вы кто такие?
- Мы от начетчика.
- А-а... Половой!
Половой появился сразу, - видимо, подслушивал. Слишком уж необычным посетителем был в этом подвале Алесь.
- Блинков на заговенье. С тещей. Всем... Икры наложи в миску да лучком - им, родненьким... Да водки.
- Какой прикажете?
- Моей... Самой дешевой... С красной головкой... А если будешь под дверью торчать, горчицей нос вымажу и заставлю с таким носом два часа стоять.
И обратился к гостям, которые уже расселись:
- Ну...
Алеся мутило от спертого воздуха, от дыма, от галдежа и шума, от звуков беспробудной пьянки, которая, видимо, здесь никогда не кончалась.
- Начетчик велел приколоть флейты от кислой шерсти по ер-веди-он, сказал Алесь.
- Гм. - Бабкин внимательно посмотрел на него. - Ну, хорошо, выпейте, пока что до чего, посидите.
Половой уже стоял на пороге. Алесь даже удивился. Словно скатерть-самобранка лежала за занавеской. Явился чертом из табакерки и уже ставил на стол горки блинов, поливал их маслом, раскладывал на голых досках (скатерть сдернул мизинцем и швырнул в угол) ножи и вилки.
На минуту исчез и поставил на стол четыре холодные бутылки.
- За это - люблю, - сказал Бабкин. - А волосы все равно выдеру. Ты это по-омни.
Алесь дал половому рубль - лишь поскорей бы исчез. Его мутило, он боялся, что может вырвать просто в угол.
- Тут насчет этого запросто, - сказал Бабкин. - Блюй, голубчик, уберут. Потому и сидим, что запросто. Женщин нет, хочешь - матерись, хочешь кричи. И не надо нам, троглодитам, ничего, кроме чтоб нас не трогали. Ни неба, ни света, ни воздуха, ни счастья.
- Не понимаю, как вы можете здесь пить, - сказал Алесь.
- И ты выпей. Вот увидишь - сразу полегчает... Ну, за дело...
Алесь выпил вонючую водку. Она была противная, однако ему действительно полегчало. Не так раздражал галдеж, да и нос не так принюхивался к смрадному, аж липкому, туманному воздуху.
- Притерпелся, - сказал Бабкин. - Да это что? Ты вот отсюда выберешься да, наверное, в баньку поедешь, паром бубновский смрад выгонять. А что делать тем, кто здесь годами... всю жизнь... кроме ночи?
- Быть не может, - сказал Алесь.
Где-то за дверью раздался дикий вопль, визг.
- Вот, - сказал Бабкин. - Этот умудрился тут великое богатство, неизмеримое состояние просадить... У полового спросите. По имени-отчеству всех таких зовет. Елизаров, например, Флегонт Саввич, тут двадцать годков сидит... В лавке - приказчики. А он каждый день тут выпивает сорок чарок вина и водки.
- Брехня, - сказал Макар.
- Молод ты ишшо, - поучительно сказал Бабкин. - А говоришь - брехня... Это, брат, сила безмерная... Троглодиты. Люди преисподней.
Ел блины, свертывая их пакетиком и двумя-тремя движениями челюстей отправляя в рот. Покончил с ними.
- Так, говорите, флейты?.. А купила хватит?
- Сколько их у вас? - резко спросил Алесь.
- Найдем.
- Карты на стол... Сколько?
Бабкин смотрел на него испытующе и пристально. Потом, видимо, понял: этот не продаст.
- Две тысячи, - тихо и веско сказал он.
У Алеся потемнело в глазах. На мгновение куда-то поплыл, стал отдаляться и исчезать адский содом бубновской дыры. Потом звуки нахлынули снова.
- Где товар? - невозмутимо спросил он.
- Деньги, - сказал Бабкин.
Чивьин толкнул было Алеся в бок, но тот знал, что делать. Дело было не в деньгах, дело было в штуцерах, единственных, необходимых, как воздух, тех, за которые он охотно хоть сегодня заплатил бы жизнью.
- Полторы тысячи, - подвинул он к Бабкину три кредитных билета.
- Остальные?
- Остальные - половина в банке Лемана, половина - по чеку. Получить - в конторе Вишняковых. - Алесь писал на листках чековой книжки. - Знаешь их?
- Почему нет? Фирма известная, с французского пожара сидят на Малой Якиманке. Золотопрядильни, можно сказать, на всю империю. А они что, знают вас?
- Деньги внесены. А знать им меня необязательно.
- Хи-итрый, - сказал Бабкин. - А ну-ка поглядеть.
- Гляди.
- Шесть тысяч пятьсот? Это за что же лишних пятьсот сорок?
