- Сице... Абие... изыдох...
- Кто это? - спросил Алесь.
- Отец, - безразлично сказал весь залитый жиром молодой Суров. - По вредности своей уже год в палатке Библию читает. Фантазия, значицца, такая у него, чтоб приказчиков, мальчиков да меня выводить из себя, только меня не выведешь - шали-ишь.
И действительно, вряд ли что-нибудь могло вывести из себя молодого купца.
- Жаль вот, покупателей отваживает, - зевнул молодой хозяин. - Как только услышат бормотанье - спрашивают: 'Что это у вас, покойник?' - и прочь. Такие потери!
- Ничего, мы не боимся, - сказал Кирдун. - Показывайте ружья.
- Да глядите, чего там. - И Суров взял 'за фук' приказчикову 'дамку'.
- Азиатские процедуры, - неодобрительно сказал Чивьин, слушая нарочито громкое чтение старика.
- Потише бы, - сказал ему Кирдун. - Услышит.
- Глухой он, - зевнул молодой Суров.
И здесь, в этом темном и холодном уголке московского 'Сити', покупателям неожиданно повезло. Кроме охотничьих, пусть и дальнобойных, ружей в углу были штабелем сложены штуцера. Штук сто пятьдесят. Длинноствольные, узкие, в основном совершенно новые, а если и поврежденные, то повреждения можно было ликвидировать в обычной кузнице: сменить иглу, поставить скобку, другие мелочи.
- Ах канальи. - У Кирдуна дрожали руки. - Вот повезло. Это вроде того, как настоящий сбитень найти.
- Это труднее, - снова зевнул Суров. - Разве нонче сбитень? Намешают дерьма с медом - и все. Сбитень нонче лишь у редких единиц хорош: мед, зверобой, корни фиалки, стручковый перец, имбирь, шалфей.
Чивьин покрутил пальцем у виска.
- Откуда это у вас? - спросил Алесь.
- Отец еще после крымской кампании где-то купил.
'А у солдат были непригодные ружья', - с горечью подумал Алесь.
Штуцера упаковали на месте, и приказчики снесли и уложили все на ломовиков. Боясь оставить за собой хвост, Алесь приказал ящики увезти на второй, снятый к этому времени, склад. И ему, как всегда после очередной покупки, стало легче. Он знал: сотнями таких ручейков стекается в хранилище оружие. Оружие, к которому со временем прикипят руки.
Он даже с каким-то уважением смотрел на уродливого старика над Библией. А тот сидел над желтой книгой, как сова, и из провалившегося рта вылетало угрожающее:
- Сице... абие... изыдох...
И вдруг старик поднял суровые глаза:
- Штуцерами интересуешься, барин?
- Разным оружием.
- Угу... разным, - шепотом сказал 'глухой'. - Это мы знаем. Чаем торгуешь?
- Почему?
- В Кяхту [пригородная слобода одного из городов Забайкальской губернии] мы штуцера продавали. Там нужны... Одним хунхузам оружие, да другим китайцам оружие, да приказчикам... Глядишь, караванам безопасно.
- Я не туда.
- А мне твои торговые тайны без надобности. Я торговлю оставил. Я - при боге. Библию, видишь, читаю... - Старик улыбнулся. - А ты, может, и тайницкие пушки (*22) купил бы?
- Зачем они мне? - поостерегся Алесь.
- У нас народ такой, могут и это. - Старик пошамкал ртом. - А ты иди в Бубновский трактир. Найди там Бабкина Пуда Иудовича... Скажи: 'Начетчик велел приколоть флейты от кислой шерсти по ер-веди-он'.
'Вот тебе и 'при боге', - подумал Алесь.
А старик улыбнулся:
- Так ты, если надумаешь насчет тайницких, приходи.
Когда они выходили, в спину им снова гремело 'сице-абие-изыдох...'.
Чивьин с сомнением качал головой:
- Не лезть бы нам в ту дыру. Бубновский трактир - ужасное место. А тут еще этот Иудович с его трактирными утехами.
- Рискнем, Аввакумыч, любопытно.
- Ну-к что ж, - вздохнул старик. - Давай рискнем. Только возьмем с собой Макара.
- Что это он сказал? - спросил Алесь. - Ну, ясно, 'начетчик' - это он сам... 'флейты от кислой шерсти' - солдатские ружья.
- А 'приколоть' - это продать. А 'ер-веди-он' - это по два рубля девяносто восемь копеек ружье. Дешево! Да, собственно говоря, куда они их продадут? Когда армию грабили, то нахватали всего, даже и ненужного, по жадности своей. А теперь и держать опасно.
В галерее стоял шум. Приказчики задавали взбучку соседскому мальчику-новичку, таскали его за волосы. Видимо, свои приказчики послали парня к соседям 'купить на две копейки поросячьего визга', и тот, не осведомленный в шутках Гостиного двора, пошел и вот теперь визжал, как поросенок.
- Не вмешивайтесь, - остановил Чивьин Алеся. - Этим вы ему не поможете. Здесь всегда так. Мещан да купцов наших вешать надо. Злой народ, бессердечный. Вот хоть бы кулачные бои. На льду Москвы-реки или в Преображенском, как фабричные с Котовских, Балашевских да Носовских фабрик бьются.
- Это и у нас есть. Почему бы и нет?
- Есть, да не так. Мне веткинские рассказывали. У вас это чтоб побацаться, погреться. Да в рукавицах. А у нас носовские 'суконщики' против гучковских 'платочников'. Да загодя, за неделю, договорятся. Да с каждой стороны тысячи по две человек. Война! А правил только и всего: 'не бей лежачего' да 'закладочника бей до полусмерти, хотя и свой'. А 'закладка' - кусок свинца с заостренным концом, чтоб конец из кулака торчал. Да этим концом - в висок. И вот, скажи ты, когда поймают такого, то даже свои бьют до смерти. И все равно такая стерва находится... Ну и ясно. В последнем таком бою было десять убитых, двадцать отделанных до полусмерти да тридцать два изуродованных до неузнаваемости. Это уже не говоря о челюстях, глазах да зубах.
...В Бубновский трактир пошли пешком, оставив Кирдуна на козлах. Чивьин все еще ворчал:
- А убьют которого смертью храбрых на Божениновской улице - на фабрике назавтра новый Сидор находится. И полиция этим не интересуется, и хозяева молчат: зачем им на свое заведение этакую мораль напущать? Пристав лефортовский, Шишков, попробовал было их разгонять. Так в обычные дни они - овцы: секи, пожалуйста, хочешь - даже портки сами снимут, а тут полезли на пролетку: 'Бей его!' А при Шишкове кучер да мушкетер - вот и вся тебе баталия. Счастье, что кучер нашел выход. Поднялся во весь рост на козлах да как гаркнет: 'Батюшки, пожар!' А мушкетер догадался: 'Носовская фабрика горит!' Те стали зыркать по сторонам, а кучер - по коням! Да пару человек - кнутом! Да нескольких стоптали. Так и вырвались. А то иначе, может, и смерть приняли б... Да ты сам взгляни... О! О!
Посреди улицы несколько человек мели мусор. Среди них были двое мастеровых, какой-то линялый тип, старуха в лохмотьях и молодая женщина с прозрачным лицом. На спине у каждого мелом был нарисован круг, а в нем крест. Вокруг стоял и потешался народ.
- Эй, ты там, франт, аптекарь, ты как метлу держишь?
- Киньте ему, хлопцы, печенки. Не нажрался.
У молодой женщины лицо покрылось красными пятнами, глаза налились слезами.
- Эй, шлюшка, тебе говорю! Ты, когда отпустят, адресок запомни. На Пятницкой улице, дом его степенства Плотова... Это легше, приятнее.
- На воровстве попались, - мрачно сказал Чивьин. - Вчера у части подметали, ночевать шли в острог на веревке. Сегодня вот возле учреждений метут, а вечером попадут в списки воров - и на все четыре стороны. А куда им теперь?.. Вот хоть бы эта... Что она могла украсть? Булку, наверное? Что-то случилось с пристойной девкой, работы нету. На улицу такой идти смерти страшнее.
- Ей-богу, приходи, - потешался 'сынок'. - Что тебе на мост идти? Москва-река теперь холодная. У меня теплее будет.
