— Тут вокруг одни пессимисты. Честно говоря, мне это надоело. Если еще кто-нибудь начнет плакаться на жизнь — вдарю по челюсти.
— И загремишь на пятнадцать суток.
— Пусть. Там хотя бы все без комплексов.
— Отсутствие комплексов — тоже комплекс. Но не будем отвлекаться. Когда ты ушел, я кое-что перепроверил, — Эдгар поднял воротник плаща. — В крови присутствует наркотик, но в очень незначительном количестве. Какой именно — установить невозможно — у нас такой аппаратуры нет. Может быть, это и морфин… Но уж слишком его мало для наркомана.
— Почему?
— Как у хронического алкоголика возникают приступы абстиненции, называемой в народе похмельем, так и у морфиниста. Организм уже настолько привыкает, чтобы его травили, что не может без этого. Я примитивно объясняю, для тебя.
— Спасибо.
— Не за что. Если эта девушка была наркоманка, и в ее крови присутствовало столько наркотика, сколько мы обнаружили, вряд ли тебе за несколько часов до этого удалось бы с ней поговорить, тем более танцевать. Ее бы мучили судороги, она бы металась, кричала, ее бы рвало. Удушье, сильнейшее сердцебиение… Настоящая агония.
— У нее было больное сердце.
— …Значит, возможно два варианта, Или Громова не была морфинисткой, или погибла не она.
— Не она? Как же так?
— Главное слово скажет патологоанатом. По истории болезни установить, она ли это, легко.
— Опять глухая стена.
— Ты о чем?
— История болезни Громовой пропала. Я еще вчера это узнал.
— Да? А мне не сказал.
— Что ж теперь делать?
— Тебе? Не знаю. А вот на месте следователя я бы поискал того, второго, в комнате.
Я посмотрел на него подозрительно:
— С чего ты решил, что в комнате был второй?
— У меня была возможность осмотреть труп. На шее след недавнего укола. Наркоманы сюда колют иногда, если на руках вены ни к черту. Можно проделать это, конечно, глядя в зеркало, но — несподручно.
— У нее в квартире нет зеркал.
— Ты там был? — спросил подозрительно Эдгар.
— Нет. Она мне сама сказала. Мол, выбросила все зеркала. Сам понимаешь, в чердаке у нее уже было полно тараканов. Она достаточно долго кололась.
— Значит, ей кто-то сделал этот укол. — Эдгар кивнул.
— Ясное дело.
— Что тебе ясно?
— Этот другой побывал утром у меня в номере. И забрал ампулы. Он знал, что Громова на работу больше не выйдет… Если, конечно, тут не замешан призрак. Но мы ведь материалисты?
В гостиницу я попал только через два часа. Это было неизбежно, и действовал я не из дилетантских соображений утереть нос Сухоручко. Он профессионал, и, как я подозреваю, профессионал опытный. Но у меня есть одно преимущество. Я — частное лицо, и со мной люди могут позволить себе такое, что с представителем закона немыслимо. Это мой козырь, и я должен его использовать, чтобы в дальнейшем моя жизнь была спокойнее. И не столько жизнь, сколько совесть. Но тут, кажется, я повторяюсь.
…Я поднялся на пятый этаж дома, у подъезда которого я вчера расстался с Верой. На лестничной площадке было три двери. Я позвонил в ту квартиру, где, судя по моим подсчетам, ночью светилось окно. Дверь открыла высокая девушка, в джинсах и мужской рубашке, завязанной узлом на животе.
— Я по поводу Веры Громовой, — начал я.
— Но Вера…
— Знаю. Громова погибла. И поэтому мне необходимо поговорить с вами. Есть несколько вопросов, на которые можете ответить только вы. Это очень важно.
Девушка продолжала смотреть на меня недоверчиво, но по глазам я понял, что в ней проснулось любопытство.
— Я затеяла уборку, — нерешительно сказала она. — У меня беспорядок…
— Пусть вас это не волнует. Я буквально на несколько минут.
— Хорошо, — кивнула она, — проходите.
Посреди комнаты стоял пылесос, на стенах — яркие плакаты и две-три черные иконы. Возле дивана — бронзовая пепельница, полная окурков, и большая лысая кукла. Хозяйка плюхнула свой обтянутый джинсами задик на диван и указала мне на стул.
— Вы хорошо знали Громову? — спросил я.
— Только как соседку. Она ведь здесь живет с полгода. А потом, понимаете, она из другого круга… Я учусь в гуманитарном колледже.
— Понимаю. Громова ведь снимала комнату?
— Да, у старухи. Прописана в той квартире одна старуха, но я ее очень редко вижу. Раз в месяц, не чаще. За деньгами, может, приходит. Неопрятная такая старуха и, по-моему, чокнутая. А где она живет де факто, не знаю.
«Де факто» я отнес за счет неоконченного высшего.
— А кто еще приходил к Громовой?
— Нет, у нее почти не бывало гостей. Я имею в виду компаний. Она тихо жила. Ходил тут один, приличный такой. Довольно часто. Что их связывало? Но уж это не мое дело, правда? Может, еще кто бывал, только я ведь не сижу круглые сутки на лестничной площадке.
Занимательная была бы картинка, подумал я.
— Да, вспомнила! — девушка хлопнула себя по лбу. — Как-то встретила паренька на лестнице, он от Веры выходил. Вертлявый такой паренек.
— Не могли бы его описать?
— Это ж давно было. Ах да, меня что удивило: он как со мной столкнулся — как-то голову в сторону… Вроде потупился. А одет попсово. Такие наоборот — как девушку встретят, так рассматривать начинают, словно под юбку лезут. Я даже пришла к себе — сразу к зеркалу — неужели крокодилом стала?
— Ну а лицо, фигура?
— Нет, этого не опишу. Очки темные в руках были — он их потом надел. Сам стройненький, худенький. Хорошенький, но, будь мне шестнадцать, я бы с ним не стала — что-то в нем порочное было. Больше его не видела.
— А теперь давайте о недавних событиях. Вчера поздно легли спать, верно?
— Да. К занятиям готовилась. В понедельник. Семинар по логике мужик один ведет — ну прямо сексуальный маньяк… Над всеми девчонками измывается на экзаменах. Без короткой юбки можно не приходить. А у меня парень ревнивый. Вот и приходится зубрить.
— Сочувствую. Вы одна живете?
— Родители челноками в Стамбул мотаются, изредка видимся, А так — все время одна.
— Можно закурить? — спросил я.
— Конечно.
Любезно протягиваю ей пачку.
— Нет, не курю, — она машет рукой. — После сигарет изо рта плохо пахнет — Ну и правильно, — я киваю. — А теперь расскажите, что вы слышали? Вы что-нибудь слышали? Ну, как дверь хлопнула?
— Нет, ничего.
— Совсем?
— Совсем…
