Понимаешь? Такое наследство, сестра, что нам теперь и работать не надо, понимаешь?
- Инфляция сожрет, придется работать, - тихо сказала Наталья.
- Нет, сестра, у меня такое наследство, что никакая инфляция его не сожрет.
- Золото, что ли?
- Хоть бы и золото. А помру, - старик нервно и глубоко затянулся, - все твое будет. Думай скорее, - сквозь сильный кашель прохрипел он. - Сейчас в деревню придем, ты парням и скажи, что не могу, мол, дальше. Понимаешь?
Наталья слабо кивнула и спросила:
- Вы часом не сумасшедший?
- Я? - удивился старик. - Это ты сумасшедшая. Тебе ж райскую жизнь предлагают...
Вернулись ребята, и старик переменил тему:
- Что там на карте у вас? Какая впереди деревня? Неужто Дюевка?
- Извини, дед, - сказал Вовик, - карта секретная.
- Молодец! - воскликнул старик. - При исполнении, я понимаю.
Но ты послушай сюда.
Старик отвел Вовку в сторону и начал его горячо убеждать в чем-то. До Натальи долетали лишь отдельные фразы: 'Только деревня, мне другого не надо...' - 'Сколько их у тебя?' - 'Нет, не пойдет'. - '...И будьте здоровы'. 'Еще кину один...'
Наталья очнулась от голоса старика:
- Водки-то нету? Ей бы стаканчик сейчас.
- Кончилась водка, - отозвался Вовик, и Наталья подумала: 'Какой он все-таки жадный, ведь две бутылки осталось'.
Но она знала, что водку берегли для 'вечерних капель', для 'эликсира мечты', как Вовик называл это снадобье. Две-три капли на стопку водки, и можно увидеть не только Москву, но и Париж, можно увидеть себя в своей будущей жизни.
Старик уже прощался с ребятами.
- Пойду, - сказал он. - А то хотите, можно вашу больную у .братана оставить. Отлежится, поправится, жена братана присмотрит... Ну нет так нет, что ж, бывайте.
Когда старик ушел, Толик подсел к Наталье.
- Ты что, правда заболела или прикидываешься?
Наталья промолчала. Туповатый, неуклюжий Толик её раздражал не меньше, чем юркий, пронырливый Вовик.
- Дайте мне водки, - сказала она.
- С каплями? - спросил Толик.
- Давайте с каплями, а то тяжело.
- Учти, - сказал Вовик, - это твоя вечерняя доза.
'Жмот', - подумала Наталья.
Она выпила, вскоре ей полегчало.
Уменьшился озноб, а боль в мышцах стала напоминать истому от приятной усталости.
- Старик-то, - сказала она, - соблазнял меня, звал с собой. Золота, говорит, у меня навалом.
- Врун старый, - усмехнулся Вовик.
Подумав, Наталья ответила:
- Не похоже.
Потрескивал костерок, закипал котелок с картошкой, но Наталье есть не хотелось. Как всегда от 'эликсира мечты', она первым делом стала терять ориентацию: где и как лежат её руки, где ноги? Не пошевелив ими, она не могла на это ответить. Ей показалось странным, что находится она где-то в лесу, что рядом горит костер... Потом показалось, что спиной к ней сидит Сергей Сергеевич. 'Ты меня не так понял, Сережа!' - 'Нет, это ты не понимаешь меня, Наталья!' - резко отвечает он. Опять он не понимал её. Ничего, сейчас она все объяснит, и у них начнется новая жизнь...
Затем во всем теле появилась пьянящая невесомость, крона высокой ели над головой вдруг приблизилась, Наталья увидела на ветвях Вовика.
Тот сидел, словно леший, в хвойной гуще и говорил возбужденно:
- Он по полю назад пошел! Он не в деревню идет!
Внизу, у костра, топтался громоздкий Толик и скулил:
- Ну его к черту. Картошка сварилась, нам ещё точку описывать нужно.
- Заткнись ты со своей точкой!
Если он за один взгляд на карту три зуба отдал... Мама родная, он в ельнике скрылся!
- По нужде, - отзывался Толик.
- Дурак! Тебе что тут, Сокольники, чтобы в кусты прятаться?
Наталья улыбнулась, настолько смешным казался ей разговор. Потом ей привиделась Москва, в которой она никогда не была, и уже во сне ей захотелось заплакать. Ей снилось, что она потеряла паспорт и её не пускают в столицу. Тогда она перенеслась в Зубову Поляну, в деревню, к бабушке. Но и туда её не пускали без паспорта. А паспорт был заперт в сейфе Сергея Сергеевича, и тот, переносясь вместе с Натальей то в Москву, то в Зубову Поляну, тихо злорадствовал:
ключи от сейфа он выбросил в речку Моню.
Наталья очнулась и сразу поняла, насколько серьезно больна. Ее опять бил озноб. Повернувшись, она дунула на полупогасший костер. Даже пепел не взвился, так она ослабла. Она снова забылась, а когда вновь открыла глаза, никого рядом не было. Только тлеющий костер и старая Серафима, в стороне жующая траву.
Все забыли её, как забыл когда-то Блинов, растеребивший ей душу и заставивший её ждать неизвестно чего целых шесть лет. Но Блинов - это Блинов. Это птица другого полета, и, конечно, только такая дура, как она, могла поверить всем его обещаниям.
Он уже тогда ворочал миллионами и поглядывал на всех свысока, так что уж тут говорить... Другое дело Сергей Сергеевич.
По-настоящему они познакомились на берегу тихой Мони, где Эс Эс прятал от подчиненных огромную бутыль со спиртом. Это было его собственное изобретение прятать спирт в речном обрыве, и теперь время от времени он приходил на безлюдный берег, откапывал драгоценный сосуд и отливал спирт на экспедиционные нужды. Май прошел гладко. Но в начале июня начальнику партии показалось, что такой метод хранения самой большой экспедиционной ценности начинает себя изживать. Шоферы, особенно дошлый Максимов, явно о чем-то догадывались, уже дух этого Максимова витал где-то около ямки со спиртом. И тогда начальник решил выбрать в экспедиции личность понадежнее и ставить её, эту личность, на стреме. Выбор пал на Наталью.
Какое-то время их вылазки носили чисто деловой характер, но однажды, накануне очередного банного дня, когда на Моню опустился удивительный бескомариный вечер, Сергей Сергеевич предложил:
- Давай рыбу половим?
- Рыбу? - спросила Наталья. - Давайте.
Они вышли пораньше, солнце стояло ещё высоко, но розоватый туман уже стелился по пойме противоположного берега. Птицы орали без передыху, а далекая кукушка настойчиво требовала, чтобы её спросили: 'Сколько мне жить?'
Они до пояса вымокли, пробираясь по травостою к реке, и Сергей Сергеич, как подобает мужчине, шел впереди, приминая траву и немного стесняясь того, что, идя впереди, он неизбежно демонстрирует Наталье свою маленькую, но уже заметную лысину.
Они расположились с тремя удочками и тут же начали таскать темнокрасных, под цвет воды, окуней. Окунь брал жадно, заглатывал крючки, приходилось вспарывать им животы.
Сергей Сергеич преобразился, бегал, громыхая сапожищами от удочки к удочке, подсекал, наживлял, вспарывал, забрасывал, свистя леской, вновь подсекал... Не было того сдержанного начальника партии, которого все побаивались и который сам боялся всего: и воровства, и пожаров, и невыполненного плана, и эпидемий, который спал с заряженной под подушкой ракетницей и с двустволкой под раскладушкой. Сейчас перед Натальей был просто молодой и азартный мужик.
