— И что?
— Ничего. Поговорим. Вдруг добазаримся.
— А ты будешь базарить?
— Буду.
— Тогда пошли.
Гулькина живет с родоками в своем доме почти у самого химзавода, и мы херячим туда минут сорок. Бык два раза останавливается и зассывает чьи-то заборы, постоянно закуривает новую сигарету — потянет два раза и выкинет.
Когда доходим до ее дома, ясный перец, что от Быка толку ни хера не будет и надо действовать самому. Бык остается ждать за калиткой, а я подхожу к двери и звоню. Открывает мамаша Гулькиной — высокая здоровая тетка, похожая на кобылу. Она, наверное, в молодости тоже неслабо ебалась, но сейчас ни у кого на нее не встает.
— Инна дома?
— А зачем тебе Инна?
— Поговорить надо.
— А кто ты такой?
— Одноклассник. Бывший.
В это время Бык начинает громко тошнить.
— Это еще что такое?
— Не знаю.
Мамаша Гулькиной отталкивает меня и выходит на крыльцо. Сквозь забор видно, как у Быка изо рта вытекает склизкая блевотниа. Она снова толкает меня, в этот раз сильнее.
— Забирай своего друга и уходи. И чтоб я вас здесь больше не видела.
— Ты что, охуела, сука, — толкать меня? Счасвъебу — хуй подымешься.
Я замахиваюсь на нее кулаком, она отступает к двери и заглядывает внутрь.
— Иван! Иди-ка сюда. Тут какие-то недоноски приперлись.
Иван, наверное, ее мужик или ебарь, и какой он — здоровый или нет, — я не знаю и на всякий случай съебываюсь через калитку.
Бык стоит возле лужи своей блевотины и вытирает рот рукавом куртки.
— Сваливаем, — говорю я ему, и мы бежим по переулку. Выблевавшись, он немного протрезвел. Добегаем до следующего переулка — вроде никто не гонится. Останавливаемся и закуриваем.
— Хули ты малину испортил? Она бы ее позвала, если б не ты, долбоеб. Ты бы хоть дальше отошел, чтоб не так слышно было. А то подумала — какие-то алкаши, бля, пришли.
— Ладно. Хуй на нее.
— А к кому пойдем?
— Не знаю. Пошли на остановку, а там видно будет.
Проходим метров пятьсот — в переулок заворачивают какие-то пацан с бабой. Пацан пьяный и махает руками во все стороны, как пиздобол. Баба идет немного сзади и что-то ему орет. Они, наверное, поругались. Ни пацана, ни бабу я на нашем районе раньше не видел. Может, они здесь и живут, кто их знает? Бык останавливается прикурить и начинает дрочиться со своей зажигалкой. Он где-то спиз-дил старую газовую зажигалку и теперь понтуется, типа деловой. Пацан не видит Быка и прет прямо на него. Бык прикуривает раза с десятого, прячет зажигалку и видит пацана, который сейчас в него врежется. Он берет сигарету в левую руку, а правую сжимает в кулак и бьет пацана в челюсть. Тот отступает, но не падает. Баба пищит. Бык стоит и курит, как будто ему все до жопы. Я стою рядом и жду, что будет, готовый, если что, помочь Быку. Пацан вытаскивает из кармана куртки бутылку вина — в ней осталось граммов сто — и разбивает о железный столб забора: делает «розочку». Бык отступает. Я кидаюсь на пацана сзади, но он увертывается и всаживает «розочку» Быку в живот. Баба снова пищит, как будто это ее саму «пописали». Пацан поворачивается ко мне. Ему лет двадцать или больше, и он уже такой упитый, что все ему по херу: «попишет» и дальше пойдет.
— Ты тоже хочешь?
— Нет, — говорю я.
— Тогда уябывай на хуй! — орет он на всю улицу, хватает свою бабу, которая опять пищит, как дурная, и волочет за собой.
Бык стоит, прислонившись к забору, и держится рукой за живот. На куртке кровь.
— Ему пиздец, — говорит Бык. — Припух пацан.
— Больно? — спрашиваю я.
— Терпимо.
— Идти сможешь?
— Смогу.
— Может, скорую вызвать?
— Какую, на хуй, скорую? Там неглубоко. Я же в куртке, еб твою мать.
