закусывает. Я пододвигаю к нему свою пачку «Космоса», но он ее не замечает и курит только свою «Приму».
— Нету, — говорю я.
— И правильно. Все бабы бляди. — Он смотрит на Вэка. — И твоя мамаша в том числе.
Вэк охуело пялит на него глаза, и я понимаю: хорошо это не кончится.
— А что ты думаешь, она не блядовала? Блядо-вала, конечно. Ты еще малый был. С трактористом, потом с грузином.
— Заткнись ты, блядь. Хули ты меня позоришь?
— А ты мне рот не затыкай. Я ведь могу и не понять.
Вэк бьет ему по рылу, и папаша падает вместе со стулом. Вэк подскакивает и начинает молотить его ногами. Я пытаюсь его оттащить, а то еще убьет на хуй — он и так чуть живой. Но Вэк молотит своего папашу, как робот какой-нибудь сраный.
Минут через пять он «сдыхает» и садится на табуретку — отдохнуть. Достает из папашиной пачки примину, закуривает.
Папаша ворочается и что-то бормочет. Ебальник у него разбит. Он поднимается, на нас не смотрит, ничего не говорит и выходит из кухни. Стыдно, наверное, что родной сын пиздюлей навалял, да еще перед чужим пацаном.
— Ты так часто с ним? — спрашиваю я.
— Бывает. Пусть не выебывается.
Звенит звонок на классный час. Я всегда сваливал, а сегодня остаюсь — наверное, в первый раз за полгода. Классная сразу замечает, что я остался:
— О, какие люди почтили нас своим присутствием.
Некоторые кретины смеются. Я делаю угрюмую рожу, но на Классную особо не злюсь: она неплохая тетка, намного лучше, чем придурочная коммунистка Сухая. Ее летом выперли на пенсию и передали нас физичке Матлаковой. Она помоложе — лет, может, тридцать пять — и меньше ебет мозги.
— Нет, шутки шутками, а ты зря, Андрей, нас игнорируешь. Мы здесь всякие интересные темы обсуждаем. И я думаю, ребята заметили, что это уже не те классные часы, которые были в прошлом году, при Вере Алексеевне. Надо сказать, я к ней отношусь с глубоким уважением. Она прекрасный педагог. Огромный опыт в школе. Прекрасное знание своего предмета. Но иногда сложно бывает адаптироваться к новым реалиям. Перестройка на самом деле, ребята, это очень серьезно. В обществе столько изменилось за последние два-три года. И я понимаю Веру Алексеевну, понимаю ее решение уйти на пенсию, хоть и уверена, что она могла бы еще долго работать в нашей школе. Ей просто сложно было бы перестроиться, перейти на новое мышление. Хотя, еще раз повторяю, она прекрасный педагог и специалист.
— А это правда, что ее попросили на пенсию из-за того, что она сталинистка? — спрашивает Карпекина.
Классная задумывается, смотрит в окно, потом на нас.
— Нет, вы поймите все правильно. Ну, можно сказать… Ее взгляды не совсем вписываются в новые реалии… Но давайте не про Веру Алексеевну будем говорить, а про вас. Мне не нравится, что вы такие пассивные, ничем не интересуетесь. Газеты не читаете, по телевизору тоже смотрите только какие-то развлекательные передачи. А ведь там столько всего интересного и одновременно полезного: «Взгляд», например, или «До и после полуночи».
Классная останавливается и смотрит на нас. Всем все до лампочки, никто не слушает ее базар. Ждут, чтобы она поскорее отпустила нас домой. Некоторые болтают между собой, некоторые смотрят в окно, и Классная все это видит. Но она не психует, как Сухая, только морщит лоб и говорит:
— Ну как мне вас растормошить, разбудить от спячки?
Новый год празднуем в «конторе»: я, Вэк, Обезьяна и Бык. Еще Клок должен подвалить. Он обещал привести баб из своего учила. Я целый месяц собирал деньги, не сдавал в школе на обеды, ходил жрать на халяву, когда там оставались лишние порции, откладывал всю мелочь. Хотел набрать хотя бы двадцатку, но получилось всего пятнадцать.
— Ладно, я за тебя заложу, потом отдашь, — сказал Клок.
Обезьяна приволок бобинный магнитофон. Сходили в магазин и набрали жратвы: хлеба и консервов. Водку Обезьяна закупил заранее.
Клок с бабами должны были припереться к восьми, но их все нет и нет, а у нас все давно готово: жратва, водка, стаканы — на этот раз должно хватить на всех, Бык приволок из дома штук десять. Сидим и слушаем блатняк на магнитофоне.
— Давай ебнем по одной, — говорит Обезьяна. — А то тут охуеешь, пока дождешься их.
Открываем бутылку водки, разливаем, пьем.
— Ладно, давайте еще по одной. Хули тут, по сто граммов, надо хотя бы по двести.
Бухаем еще.
— Бля, — говорит Бык. — Как заебись все-таки — бухать.
Мы ржем.
— А хули вы смеетесь, долбоебы? Типа вам не нравится? Я вот раньше, когда малый был, думал: говно все это — водка там, пиво. Мне бы лучше десять бутылок лимонада, чем десять бутылок пива. Не то, что сейчас.
Мы снова ржем.
Приходит Клок — один, без баб.
