совсем развеет тревогу. И хор закончил песню:
Рванули на клочья
воздух
винты,
Прижались от ветра трава и кусты:
Машина с мальчишкой рванулась
все выше!
Выше!
Выше...
Выше...
Песня затихла постепенно и плавно, как затихает звон мотора, когда самолет уходит к горизонту.
И стала нарастать тишина. Какая-то удивительно плотная тишина и очень долгая. Что же это? Так и будет? А что теперь делать?
И вдруг кто-то хлопнул. И еще! И сразу рванулась, понеслась трескучая река аплодисментов, и Максим в первую секунду испугалсядаже больше, чем тишины. Не так уж много народа, откуда же столько шума? Хлопают, хлопают. Кто-то даже крикнул: 'Молодцы!' Как в хоккее. Максим растерянно оглянулся на хор. Ребята стояли и тоже хлопали. Подошел и встал рядом с Максимом Анатолий Федорович. Взял Максима за плечо. Максим глянул на него удивленно и вопросительно. Алексей Федорович улыбнулся ему мельком, потом стал смотреть в зал и несколько раз поклонился. Быстрыми шагами подошла красивая женщина в пушистом свитере - та, что открывала концерт. Нагнулась сбоку над Максимом.
- Тебя зовут Максим? Поздравляю, Максим, ты хорошо пел. - И, выпрямившись, спросила:- Верно, ребята?
Аплодисменты опять налетели, как шумный ветер. А когда приутихли, она спросила:
- Тебе нравится петь?
- Ага...- сказал он сипловато от смущения. И поправился: - Да, нравится.
- Ты, наверно, не первый раз выступаешь на концерте?
- Первый... То есть солистом первый. И по телевизору...
- Ну, тем более поздравляю. Удачное начало... Ты кем хочешь быть, Максим?
Он беспомощно глянул на Анатолия Федоровича. Но тот ободряюще улыбался: 'Держись'.
- Я не знаю, - почти шепотом сказал .Максим.
- Но все-таки! Может быть, летчиком?
- Может быть,- согласился Максим. Но обманывать не хотелось, и он опять повторил: - Не знаю... Правда, не знаю. Я еще не решил...
Кажется, это был неудачный ответ. А что сказать? Максим свел брови и досадливо потер лоб кулаком. Зрители засмеялись. Максим поспешно опустил руки. Женщина в свитере тоже смеялась.
- Ничего, Максим, время еще есть, успеешь решить... А что у тебя в кулаке?
- Это так, болтик, - растерянно объяснил Максим и раскрыл ладошку.
- Интересно. А зачем он тебе?
Долго было про все рассказывать. Максим набрался храбрости, улыбнулся и сказал:
- Для крепкости...
'Ведь я ничуть не боюсь высоты...'
Лето вначале кажется сказкой. Потом привыкаешь, но первые дни радость и праздник. А самый первый летний день-настоящее чудо. Все - чудо! Запах короткого дождика, который вымыл асфальт (хотя дождя не было, а проехала поливальная машина). Стайка желтых бабочек над газоном. Согретый воздух, обнимающий со всех сторон, отвесные лучи, которые греют плечи сквозь тоненький жилет и рубашку. И чудесная легкость: нет на тебе ни пальто, ни тесной куртки с кусачим воротником. Скачешь и словно купаешься в солнечном воздухе. А если разбежаться и посильнее ударить подошвами об асфальт, можно подскочить и полететь к облакам, похожим на большие белые парашюты.
Тепло, тепло, тепло... Даже не верится, что утром царапал ноги и шею колючий холодок. Те, кто пришли на студию одетыми, теперь тащили свое имущество под мышками. Только Алик Тигрицкий натянул свитер он берег свой голос от малейшего дуновения.
'Крылышки' разлетались от проходной во все стороны - по своим улицам, домам, школам.
Максима догнала Маргарита Пенкина.
- Рыбкин, ты можешь стать гордостью ансамбля, если будешь работать над собой,- внушительно сказала Ритка.- И если не станешь зазнаваться.
Максим досадливо вздохнул и ускакал вперед-чтобы не портить настроения. Ненормальная какая-то! Разве он хоть чуточку зазнается? Просто радуется, что все хорошо получилось. И все ребята радовались: песня-то общая. Вон, левое плечо все еще гудит-это Вовка Семенов подошел, сказал: 'Молоток!' - и трахнул с размаху ладонью. Дружески, конечно, однако крепко.
А на щеке, наверное, до сих пор красный кружок с четырьмя бугорками - след от пуговицы. Это Алексей Федорович прижал Максима к пиджаку. Изо всех сил прижал и сказал:
- Молодчина, Максимушка, спасибо тебе.
А за что ему спасибо? Это всем на свете спасибо, что так здорово было. Алексею Федоровичу - за то, что учил и не сердился, когда Максим путался в нотах (если честно, то и сейчас путается, но, говорят, слух выручает). Мальчику-музыканту - за 'слона', за сверкающие медные тарелки и боевой марш 'Морской король'. Алику-за то, что не обиделся. Вовке - за приятельский тумак. Женщине-диктору - за хорошие слова. И всем - кто слушал и хлопал... Летнему дню спасибо за тепло и радость. И мастеру, который сшил вишневую форму - такую, что в ней легко и песни петь, и по солнышку шагать вприпрыжку, и красивым быть: прохожие поглядывают и улыбаются... И крепкому железному болтику спасибо.
Максим шагал, радовался, перебрасывал болтик из ладони в ладонь. И вдруг подумал: а куда идти?
В школу рановато. Если поспешить, можно заскочить домой, узнать, понравилась ли передача. Но это будет неинтересный, торопливый разговор. Во-первых, мама засадит обедать, а есть совсем не хочется. Во-вторых, скажет, чтобы переодевался. Нечего, мол, казенную одежду трепать. Но в школьных штанах и куртке он заживо сварится-вон какое солнце! А новенькую пионерскую форму трогать нельзя: она приготовлена к послезавтрашнему сбору.
Да, по правде говоря, не только в этом дело. Просто хочется Максиму быть таким, как на выступлении. И не хвастовство это вовсе. Ну, может быть, только чуть-чуть... Просто он чувствует, что, если снимет форму 'Крылышек', потеряет частичку радости. А зачем?
Нет, лучше уж сразу в школу. А чтобы не прийти слишком рано, можно попетлять по, незнакомым улицам. На каждой улице - лето. И на каждой - что-то неизвестное. И все надо узнать. Ведь это теперь его, Максимкин, город.
Максим прикинул примерное направление к школе, перешел дорогу и свернул за угол.
Улица называлась Восточная и была тихая. Дома-разные: деревянные и каменные. Некоторые одноэтажные, а чаще по два и три этажа. Но все старые. И тротуары старые - не асфальтовые, а из стертых гранитных плит. В трещинах пробилась яркая травка и желтели одуванчики. Максим шагал, стараясь не наступать на них. В одном месте плиты были выворочены, и улицу пересекала глубокая траншея. Видимо, водопроводчики меняли здесь трубы. Но сегодня была суббота, и никто не работал. Через траншею перекинут был мостик из досочек. Но это - на другой стороне улицы. Там у чугунных узорчатых ворот стояли две девчонки- наверно, класса из пятого - и поглядывали на Максима.
Максим посмотрел за траншею, и внутри у него слегка захолодело. Но как быть? В конце концов, нельзя же трусить всю жизнь!
Ведь я ничуть не боюсь высоты,
Я прыгал два раза с крыши...
Он отошел, вздохнул и крепко сжал болтик. И разбежался так, что ветер засвистел в ногах. Р-раз! Он перелетел! Мельком увидел под собой темную глубину траншеи с голубым осколком воды и упал на четвереньки в кучу рыхлой глины.
Вскочил, отряхнул глиняные крошки и пошел, не оглянувшись на девчонок.
Но так спокойно и независимо шел он недолго. Потому что на тихой улице послышался громкий плаксивый голос. Кто-то кричал и причитал за углом высокого дома.
Максим заторопился и свернул в переулок. На тротуаре стояла худая, как палка, тетенька в синем платье и клетчатом платке. Платок закрывал всю голову, лоб и шею. Голова была похожа на клетчатый шар с маленьким остроносым лицом. Тетенька стояла прямо, как на сцене, и, глядя перед собой, голосила:
- Сгорим, сгори-им ведь, паразит он проклятый, утюх-та не выключен, и ушел, чтоб его машина
