'Да! Но если бы он увидел э т у тетрадь...' -- И Митя заплакал. В душе.
Мама за строгостью тона спрятала жалость к единственному сыну:
-- И нечего смотреть такими глазищами. Что за мода! Парню тринадцатый год, ростом уже с меня, а чуть что и глаза намокают как у первоклассницы.
-- Ничего у меня не намокает, -- сумрачно сообщил Митя и толкнул в карманы кулаки с такой силой, что мятые заслуженные шорты съехали до низа живота. Он дернул их обратно и мимо отца стал пролезать в дверь, чтобы горестно уединиться в своей комнате.
Папа посторонился. Вообще-то он готов был уже 'расколоться', но педагогика требовала единства родительской позиции.
-- Ты должен понять, что денег в с а м о м д е л е кот наплакал. И еще не уплачено за телефон. Мы с мамой вкалываем, как завербованные ишаки... -- Для пущей убедительности папа вспоминал иногда лексику стройотрядовских времен.
Митя оглянулся в коридоре.
-- А я, что ли, не вкалывал? Я целый месяц горбатился на дяди-Сашином огороде, когда вы собирали в лесу цветочки и ягодки...
Это была правда. Или что-то близкое к правде.
С середины июля до середины августа семейство Зайцевых гостило у папиного друга детства Александра Сергеевича Кушкина (почти Пушкина!). Кушкины уже не первый год принимали друзей у себя, выделяли им комнату в своей просторной избе. Впрочем, Митя чаще обитал на пустом сеновале -вместе с Вовкой, сыном дяди Саши. Там они оборудовали себе каюту (хотя мама уверяла, что эти игры закончатся пожаром).
Были Вовка и Митя одногодки и летние друзья-приятели. И случались у них всякие приключения (о которых Митя и собирался писать в 'Корсарах Зеленых морей', а вовсе не о пиратах и кладах). Но, кроме того, Вовка, сельский житель, помогал родителям в их деревенской работе -- не все же время играть в Тарзана да мячик гонять. А Митя помогал Вовке. В прошлом году -- от случая к случаю, а этим летом -- всерьез. Неловко стало бездельничать, когда товарищ в трудах. Вместе они гнули спины на огородных сотках, и не всегда это было радостно, зато совесть не кололась, как крошки в постели. Приключения же потом делались еще интереснее.
А три дня назад дядя Саша на своей расхлябанной 'копейке' привез в город к Зайцевым мешок свежей картошки. Сообщил, что это Митин заработок. Раньше, в колхозе, это называлось 'трудодни'.
Папа сказал:
-- Саня, ты что, спятил в своей сельской местности? Дитя трудилось бескорыстно.
Мама замахала руками:
-- Александр Сергеевич, как вам не стыдно! Везите обратно!
Однако дядя Саша ответил, что это не их, мамы и папы, дело. Они закоснели в своих дореформенных взглядах. А Митьке надо расти в нынешнем рыночном мире, где основа отношений -- справедливая оплата труда.
Мите и неловко было, и все же приятно: первый в жизни заработок. Но он, как и родители, недоумевал: где этот мешок держать? Ни подвала, ни сарая, ни гаража у Зайцевых не было. Картошку круглый год малыми порциями покупали в ближайшей овощной лавке, Митя возил ее в хозяйственной тележке. Каждый раз была морока забираться в лифт -квартира-то на пятом этаже.
Дядя Саша сказал, что нет проблем: пусть мешок стоит на балконе.
-- А что будет, когда придут холода? -- наивно воскликнула мама.
Дядя Саша сказал, что 'до холодов вы эти запасы слопаете за милую душу'.
'Лопать' еще не начинали, мешок так и стоял, полный под завязку. И должен был напоминать старшим Зайцевым, что сын их не бездельничал все лето напролет.
И мама вспомнила. Сказала Мите вслед:
-- Конечно, ты 'вкалывал'. Но и получил за это целый мешок.
-- Я, что ли, с мешком должен идти в магазин? 'Продайте мне тетрадку за десять кило картошки'! Да?
-- Ты можешь сначала реализовать свой товар, -- подала голос из комнаты мама. -- Поспрашивай соседей, не нужен ли кому-нибудь картофель. Или... я видела, как такие же мальчики на улицах и на рынке торгуют овощами со своих огородов.
-- Это вполне в духе времени, -- добавил папа.
Конечно, это было форменное издевательство. Конечно, они знали, что ничего 'реализовывать' Митя не станет! Потому что он (по маминым словам) 'храбрый только с родителями, а в нестандартной обстановке -- тише овечки'. Это была не вся правда, но опять же близко к правде. И уходя на работу, мама с папой и помыслить не могли, ч т о предпримет их ненаглядный отпрыск.
А он приступил к задуманному.
3
Разумеется, начиная это дело, Митя не верил, что доведет его до конца. Это были только 'ростки робких намерений, весьма далеких от исполнения'. И все же он пошел на балкон и развязал мешок.
Картошка была крупная. Клубни один к одному, но довольно грязные. В сухой земле. Надо было придать им товарный вид -- так он подумал. С мешком было не управиться, дядя Саша говорил, что в нем четыре пуда. Раза в полтора больше, чем в самом Мите. Он стал накладывать картошку в красное пластмассовое ведро, таскать и высыпать в ванну. Потом выхлопал опустевший мешок с балкона -- к неудовольствию соседки с четверттого этажа Серафимы Сергеевны. И пустил в ванну воду.
Каждый клубень он мыл в прохладных струях. Вытирал полотенцем для рук и отправлял обратно в мешок. Сперва казалось -- работе не будет конца, но часа через полтора все было готово. Что стало с полотенцем -- особый разговор. Зато клубни теперь выглядели, будто розово-желтые поросята.
Митя все тем же полотенцем вытер пол, вымыл (то есть постарался вымыть) ванну. Смыл с лица и ног серые подтеки, сменил футболку. Сел на перевернутое ведро в позе известной скульптуры 'Мыслитель'.
Что дальше-то? Как доставить товар на рынок? (Как продавать, он пока не думал, страшно было). На хозяйственной тележке больше пуда не увезешь. Это что же? Четыре раза туда и обратно топать через полгорода?
Хорошо бы раздобыть какой-то транспорт. И помощника. Да, именно помощника! Вдвоем все трудные вопросы решать легче. Но главный приятель, сосед и бывший одноклассник Шурик Таманцев, был еще на даче. Пойти к Вадику Полянскому? Но много ли проку в таком деле от сверхвоспитанного скрипача и шахматиста? К тому же, никаких телег у Шурки и Вадика наверняка нет...
Митя отправился на двор. Он слегка кручинился, но и радовался в душе -- никого не найдет, и совесть будет чиста. Я, мол, отступил от планов не по малодушию, а под давлением обстоятельств.
На дворе томились от зноя разлапистые клены. У дальнего подъезда подвывала противоугонной гуделкой пустая 'девятка'. Никто не обращал внимания -- такие системы включаются от любого чихания. Да и некому было обращать. В тени сидели на лавочке две бабушки, сонно качали перед собой коляски. Ходили голуби, не глядя на кудлатую кошку Марфу, которая делала вид, что охотится, а на самом деле валяла дурака. В ближнем открытом гараже слышны были мужские голоса и звякали стаканы. А ребят -- нигде никого...
Хотя нет, один был!
В дальнем краю двора, у тополей, зацепившись ногами за перекладину качелей, мотался вниз головой пацаненок в пестро-синей, похожей на платьице одежонке.
Надежды на эту мелкого акробата почти не было, но все же Митя пошел к нему. Для окончательной очистки совести.
-- Елька, привет!
Он помнил, что пацана зовут Елька. Не знал только, имя это или прозвище. Елька был нездешний. Жил он где-то в соседнем квартале, в Тракторной усадьбе, а сюда заглядывал лишь временами -- погонять футбол, прокатиться на чужом велике, поиграть в чехарду и вышибалу. Наверно, там, в Усадьбе, не было у него дружков-ровесников.
Относились к Ельке терпимо. Был он дурашливый, неунывающий и ловкий. Например, мог разогнаться на велосипеде, бросить руль, вскочить на седло и проехать так с десяток метров. Умел свистеть по-птичьи и жонглировать мячиками. Его никогда не обижали -- даже те, кто считал себя крутыми. Но и всерьез не
