Я на цыпочках, чтобы мама не проснулась, пробежал на кухню. Взял там хлеб и холодные котлеты. И скорее назад: вдруг вернусь, а его нет!
Сережка по-прежнему сидел на тахте. Тощий, взъерошенный, в порванной майке. Свитер и ботинки сбросил.
Котлеты и хлеб он сжевал быстро и без всяких слов. И чем больше ел, тем добрее делался. Заулыбался наконец:
- Уф... наверно, лопну.
- Ты больше не уйдешь? - опять спросил я.
- Можно я у тебя переночую? Потому что куда мне теперь?
- Конечно!
До раскладушки было не добраться, мы легли рядом. Сережка был горячий, с колючим локтем и плечом. Живой... На плече - глубокий, едва заживший рубец. Я разглядел его прежде, чем выключил ночник.
- Сережка, а что там было? Как?..
Он сказал глуховато:
- Ромка, не надо об этом. Выволок ты меня обратно и ладно...
- Но ты правда больше не уйдешь насовсем?
- Насовсем - не уйду...
Я зашмыгал носом от счастья.
- Но встречаться нам придется только по ночам. Все ведь думают, что меня нет.
Я был готов и на это. Но...
- А где будешь жить-то?
- Уйду в Заоблачный город, устроить как-нибудь...
- А мы будем летать как прежде?
- Будем... Только...
- Что? - опять вздрогнул я.
- Ты станешь расти и расти. А я теперь не смогу. Если разбиваются, после этого не растут...
- Тогда и я не буду!
Кажется, он улыбнулся в темноте.
- Нет, Ромка, у тебя не получится.
- Почему?
- Ну, ты же... не разбивался насовсем.
- Тогда я... тоже!
- Только посмей!
- Тогда... я не знаю что! Здесь я буду расти, а там всегда оставаться таким, как сейчас! Как ты!
Он сказал очень серьезно:
- Что ж, попробуй. Может, получится...
У меня получилось.
Мало того, я научился притворяться. Стал делать вид, что сплю в постели, а на самом деле убегал к мельничному болоту, где безотказные чуки жгли посадочные костры.
И туда же приземлялся Сережка-самолет.
Вот ведь какое дело: хотя он и грохнулся очень крепко, но все же умел превращаться в крылатую машину, как и раньше. Я всего-то лишь крыло повредил, а летать после этого не мог. Сережка же - пожалуйста!
Наверно, в Заоблачном городе, где он теперь жил, сделали ему ремонт. Не разовый, а капитальный....
Кстати, Сережка помирился со Стариком. И они вместе колдовали теперь над новой моделью современных Безлюдных Пространств. Старик даже разрешил Сережке прилетать в Заоблачный город прямо в виде самолета, хотя это и нарушало какие-то правила...
Итак, я рос, делался взрослым, но по ночам, при встречах с Сережкой оставался прежним Ромкой Смородкиным. Нас обоих это вполне устраивало. И мы летали все дальше и дальше - в такие Пространства, где Гулкие барабаны Космоса гудели, как набат.
Всяких открытий и приключений у нас было столько, что хватило бы на десять книг!
Иногда я рассказываю о наших приключениях своей дочке Надюшке. Она слушает мои рассказы с таким же интересом, как долгоиграющие пластинки со сказками про Маугли и Синдбада-Морехода.
Бывает, что Сойка слушает. И улыбается чуть загадочно. Конечно, она все помнит.
Но может быть, она думает, что сказка про полеты и ей, и мне приснились?
Порой я и сам вздрагиваю: а вдруг ничего этого нет? И Сережки нет?
Для доказательства, что все это правда, я ночью улетаю с Сережкой в далекую-далекую степь, где всегда светит луна, и причудливые камни - идолы и чудовища - чернеют среди высокой травы. Я рву там луговые цветы и сними возвращаюсь домой.
Ромашки, клевер и розовые свечки иван-чая, появившиеся в доме февральским застывшим утром - это разве не доказательство?
Надюшка от удивления смешно таращит глаза, а Сойка молча утыкается в цветы лицом...
Вот и все. Теперь вы сами видите, что слухи оказались пустыми. А слезы - напрасными. 'Сказка стала сильнее слез'. Никто не разбился до смерти.
Никто. Честное слово...
